Наконец, был еще такой путь вытеснения остатков бывшей англосаксонской элиты, как смешанные браки — явление, чрезвычайно распространенное уже в первое десятилетие после нормандского завоевания. Нормандская иммиграция по понятным причинам была почти полностью мужской (воины, моряки, колонисты, духовенство). Браки с англичанками стали практиковаться на самых разных социальных уровнях, исключая разве что крестьянские массы, остававшиеся этнически однородными, англосаксонскими[494]. На уровне знати эта тенденция означала, во-первых, процесс формирования новой, смешанной элиты, а, во-вторых, юридически завершенный переход земель в руки нормандцев, поскольку франконормандскому обществу были чужды северные (в том числе англосаксонские) традиции предоставления женщинам известных прав в сфере распоряжения собственностью, наследством, и т. п.[495]
Что же касается потерь народа, то наибольший урон понесло население англосаксонских бургов, издавна специализировавшееся на выполнении военных функций (поставка кадров для пешего ополчения и флота, строительство кораблей, и т. д.), а также мятежная Нортумбрия. Население бургов потеряло в ходе боевых действий 8–10 тыс. чел.; кроме того, городские кварталы нередко разрушались нормандцами — либо целенаправленно, для постройки замков, либо случайно, как при пожаре 1069 г., уничтожившем Йорк[496].
Сами нормандцы в городах селились первое время в отдельных гетто близ нововозведенных замков, а феодалы вообще предпочитали сельскую местность — все из боязни мести со стороны англосаксов. Это, по мнению Рассела, привело к упадку англосаксонского «бургового урбанизма» и обусловило в дальнейшем отставание английских городов в развитии от континентальных, их «деревенскость»[497]. География же потерь городского населения зависела от интенсивности ведения военных действий в том или ином районе. Крестьянство же, в целом, страдало от войны, по-видимому, также в местах наиболее массового сопротивления нормандцам (Нортумбрия, Юго-Запад, Чешир, Стаффорд).
В целом, количественные потери англосаксов были восполнены иммиграцией с континента — нормандской, бретонской, и др. — возросшей с 1066 по 1087 гг. втрое и достигшей 200 тыс. чел. Таким образом, принципиальными были не столько количественные потери, сколько качественные социальные изменения — вытеснение прежней англосаксонской элиты и формирование новой, англо-нормандской[498].
Показательна в этом отношении языковая ситуация, сложившаяся после нормандского завоевания. Около 1070 г. начинается вытеснение древнеанглийского языка в делопроизводстве и литературе, правда, не только французским, как можно было бы ожидать, но и латынью, международным языком Средневековья. Что же до французского, языка завоевателей, то уже следующее поколение, выросшее в самой Англии после завоевания, не всегда и пользовалось им: потомки от смешанных англонормандских браков зачастую предпочитали английский язык, на котором говорили их матери и няни. Яркий пример — Ордерик Виталий, который, проведя детство в Англии, вообще до поры не знал французского языка[499]. Впрочем, массы простого народа, крестьян, почти не испытали на себе процессов англо-нормандского языкового и культурного синтеза, сохраняя язык, обычаи и уклад жизни своих предков. Тенденции синтеза хорошо прослеживаются лишь на уровне знати, элиты и в наибольшей мере приближенных к ней слоев общества. Тем не менее, эти процессы пошли, приведя через несколько десятилетий к таким существенным результатам, что их освещение могло бы стать предметом отдельной работы. Отметим лишь, что одним из этих результатов стало формирование нижнего и среднего слоя англо-нормандской знати, считавших своей подлинной родиной Англию (невзирая на изначально нормандские этнические корни) и жившей преимущественно английскими интересами, в отличие от крупной баронской аристократии, имевшей владения и на континенте и потому рассматривавшей свои английские имения лишь как источник доходов и резервов для континентальных дел. Малоимущие участники нормандского завоевания — простые рыцари, колонисты, и т. п. — по-видимому, легче и охотнее воспринимали Англию в качестве новой родины, поскольку завоевание подняло этих людей «из грязи в князи». Соответственно, этот многочисленный слой был куда более склонен к смешанным бракам, нежели нормандская феодальная верхушка, более замкнутая и предпочитавшая внутренние брачные союзы[500].
494
497
Ibid. Р. 13, 15, 18, 20. К 1100 г. по стране выросло 5–6 тыс. новых замков, большинство из которых располагалось в сельской местности. См.:
500