На бивуаке полковник Филимонов подарил Семену новенькую четвертную.
– Можешь выпить. Разрешаю. Только пей, да ума не пропивай…
Вечером с двумя приятелями подался Семен в китайскую харчевню. Закусывая пампушками и варенной на пару свининой, они выпили четверть вонючего ханьшина. Когда возвращались обратно, от них разило винным духом за целую версту. За вокзалом около китайской кумирни они нарвались на какого-то жандармского ротмистра и не отдали ему чести.
– Стой! – заорал ротмистр. – Какой части? Почему пьяны?
Семен надвинулся на него вплотную.
– А оттого, ваше сковородне, и пьяны, что выпили…
Ротмистр, не говоря ни слова, подскочил к Семену и затянутой в лайковую перчатку рукой закатил ему пощечину.
– Стать во фронт, мерзавец…
У Семена задергался судорожно рот. Он снова двинулся на ротмистра и, по-забайкальски растягивая слова, с недобрым спокойствием спросил:
– Ты это, паря кого так обзываешь?
– А вот я тебе покажу «парю». Караульный! – закричал ротмистр, хватаясь за кобуру.
– Ты, паря, орать вздумал?.. Гнида ты этакая! – Семен схватил ротмистра за шиворот, подмял под себя и прошелся по нему разок-другой коленом, так что у него затрещали кости. Потом выхватил из кобуры револьвер ротмистра и швырнул его куда-то в грязь.
– Теперь можешь идти, ваше сковородне.
Ротмистр с дикими воплями метнулся к вокзалу. А дружки торопливо зашагали в казармы батареи. И хорошо сделали, что поторопились. Едва пришли они в казарму, как к воротам заявился целый взвод жандармов во главе с ротмистром.
Ротмистр потребовал, чтобы его провели к командиру батареи. Срывающимся голосом рассказал жандарм Филимонову, в чем дело. Тот выслушал, посмотрел на его вспухшее лицо и спокойно заявил:
– Не может быть… Да вы, ротмистр, не горячитесь. У меня в батарее не может быть пьяных:
Ротмистр не унимался:
– Я прошу, я требую, чтобы выстроили батарею. Я узнаю мерзавцев.
– Вы настаиваете на своем? Хорошо. Я выстрою вам батарею, и вы можете искать виновных. Только еще раз повторяю, что вы ошиблись. – А сам подмигнул своему адъютанту, хорунжему Кислицыну.
Пока батарейцев выстраивали в коридоре казармы, Кислицын в стельку пьяных дружков замкнул в цейхгауз и строго наказал дневальному не выпускать их оттуда. Ротмистр, сопровождаемый Филимоновым, два раза прошел вдоль строя, жадно внюхиваясь, не пахнет ли от кого-нибудь ханьшином, растерянно приговаривая:
– Странно, странно… Ведь не слепой же я был.
– Бывает, – сочувственно поддакнул ему с плохо скрываемой издевкой полковник.
Сконфуженный ротмистр, извинившись за беспокойство, удалился. Тогда Филимонов приказал привести дружков к себе. Увидев Забережного, он всплеснул руками:
– И ты, Забережный, здесь? Успел, значит? На твои деньги пили?
– Никак нет, ваше высокоблагородие, на ваши.
– На мои, говоришь?.. А помнишь, что я тебе наказывал, как пить следует? Плохо ты мой урок усвоил… Смотри, в другой раз морду отшлифую и под суд отдам… Вы знаете, что вам могло быть за избиение офицера? Военный суд. Там разговор короток – к стенке. Ваше счастье, что молодцы вы у меня, а то быть бы бычкам на веревочке.
Он помолчал, прокашлялся.
– На первый раз прощаю. Тридцать нарядов вне очереди, и только. Моли, Забережный, Бога за то, что на смотру молодцом был. Да и вы молитесь оба…
…Отчаянный казак был Семен Забережный. Каргин хорошо знал это. И, шагая к Семену, подумывал о том, как бы сделать так, чтобы не обрести в Семене врага.
Семен сидел на лавке у окошка и чинил шлею. Завидев переходившего улицу Каргина, он равнодушно сообщил жене:
– Атамана черти несут. Обрадует чем-нибудь…
Каргин вошел в избу, распрямился и больно стукнулся головой о притолоку.
– Здорово живете.
– Доброго здоровьица, Елисей Петрович… Не замарайтесь у нас, шибко грязно живем.
– Ничего ничего, – сказал Каргин, – не беспокойся.
– Проходи давай, гостем будешь.
– Да гостить-то, Семен некогда. По делу я к тебе.
– По какому такому?
– Станичный атаман тебя вызывает. Нынче же велел явиться.
– Забавно… Что за дела у него ко мне завелись?
– Кто его знает, в бумаге не сказано, – слукавил Каргин, справедливо полагавший, что в подобном случае лучше прикинуться незнайкой.