В каком-то смысле этот неиссякаемый поток друзей дает мне облегчение. Мы обнимаемся, плачем, разговариваем, и скоро я уже почти со всеми встречусь в первый раз. Первая встреча – самая трудная. Я пытаюсь визуализировать будущее, в котором я уже не жертва, о которой всем приходится особо заботиться, но не вижу такого в обозримом будущем, так что прерываю мыслительный эксперимент и возвращаюсь к встречам с друзьями.
Между тем встречи с друзьями, наши разговоры, слова, которые я произношу, и реакция на мои слова выполняют еще и другую важную функцию. Сами того не осознавая, они останавливают меня всякий раз, когда я касаюсь размышлений, которыми не решаюсь поделиться, – что я виновата в твоей смерти. Каждый раз, когда я намекаю, что мы точно не знаем, от чего ты умер – возможно, от разрыва сердца; что невозможно сказать, как долго ты был болен, они прерывают меня. Когда я подхожу к выводу, что я слишком давила на тебя, всегда подгоняла и потому, возможно, стала одной из причин того, что ты умер, они заставляют меня подумать о другом. По крайней мере, на мгновение. «Ты же не могла знать», – говорят они, обнимая меня. «С живыми и обращаются как с живыми», – произносит другой, и эти слова запечатлеваются у меня в мозгу. Я должна их запомнить. Я обращалась с тобой, как с живым, спрашивала, как с живого. Могу ли я тем не менее считать себя виновной в том, что все закончилось именно так? Являюсь ли я, по крайней мере частично, причиной тому, что Иван остался без отца? Не знаю. Но мои друзья даже не желают об этом слышать, и в этот день час протекает за часом.
Когда наступает вечер, я столько раз пересказывала историю о том, как обнаружила тебя мертвым в нашей с тобой спальне, что начала повторять формулировки. С каждым разом, когда я рассказываю об этом моменте, он кажется все более отдаленным. Словно это выдуманная история, а не точно воспроизведенное воспоминание. Не знаю, вызвано ли это изнеможением или это слова оказывают такой эффект, но под конец мне кажется, что я не воспроизвожу воспоминание, а цитирую рассказ. Передаю слова врача, словно они мои собственные.
Последние посетители уходят перед ужином, остается только маленькая тесная группа. Скоро мы отправим в архив еще один день. Я надеюсь, что сегодня мне удастся заснуть.
Март 2012
По выходным мы с тобой ничего особенного не делаем. У нас редко что-то запланировано, и чаще всего мы проводим время неподалеку от того места, где живем, – а живем мы по-прежнему в твоей квартире. Иногда мы отправляемся в дальние прогулки. Иногда мы отправляемся на бранч с друзьями. Иногда выпиваем с друзьями пива или вина. Бывает, друзья приглашают нас к себе. Мы же редко кого-то к себе приглашаем. Тут все дело в кухне. И в квартире. Все это как-то не располагает к званым ужинам.
По воскресеньям я хожу в школу верховой езды в Эншеде, и случается, что ты сопровождаешь меня в конюшню. Не потому, что тебе это интересно, а потому, что я пристаю к тебе до тех пор, пока ты не согласишься. Ты мерзнешь, сидя на трибуне, пока я катаюсь, и когда я, сидя на лошадиной спине, поднимаю глаза в надежде встретиться с тобой взглядами, ты обычно сидишь, уткнувшись в светящийся дисплей телефона. У тебя горячая пора, ты много работаешь, нередко по вечерам и в выходные. Сама же я провожу вечера за просмотром глупых сериалов по телевидению или болтаю в чате с подругами.
Ночью на Стокгольм обрушилась метель, и, когда мы просыпаемся, на улице мороз. Я уговорила тебя и подругу поехать со мной в конюшню, чтобы после – просто для развлечения – сходить на показ квартиры в Старом Эншеде и потом перекусить там же в кондитерской. В доме, на который я часто поглядываю, продается квартира, и цена за небольшую трехкомнатную примерно такая же, за которую я продала год назад свою однушку в районе Сёдер. Строго говоря, я не собираюсь покидать Сёдермальм и переезжать в пригород, даже в Старый Эншеде, однако любопытство влечет меня именно к этому дому. Мне хочется посмотреть квартиру, почувствовать, каково это – входить в нее, поразмышлять над тем, почему квартира такого же размера в черте города стоит почти в два раза больше, и увидеть, что скрывается за апельсиново-желтым фасадом. Этот дом с двускатной крышей расположен на оживленной улице Нюнэсвеген и является как бы форпостом коттеджного поселка Старый Эншеде, который начинается прямо за ним. Там между деревянными домами, непохожими один на другой, извиваются кривые улочки, а крошечные тропинки ведут в густые зеленые сады, где сплошные фруктовые деревья, гамаки и деревянные веранды. Возле Парка Маргареты тянутся английские таунхаусы, где я столько раз прогуливалась по воскресеньям после занятий верховой ездой – и удивлялась. Подумать только, что такой район вообще существует! Интересно, каково это – вырасти в таком месте? Похоже, все тут живут в полной гармонии. Несчастья не посещают эти места. Так я думала, не заботясь о том, что это большая наивность. Здесь все соседи дружат друг с другом, приветствуют друг друга через живую изгородь, одалживают друг другу сахар и молоко и выставляют на тротуары картонные коробки, полные яблок, с записочкой: «Пожалуйста, угощайтесь!»