Пироги Инга не умела печь от слова «рукопоп». Разбить яйца пополам со скорлупой на сковородку – это пожалуйста. Главное, не забыть плиту включить.
Да боялась Инга не столько самой защиты, сколько того, что случится после.
А оно случится.
Перешла улицу, до здания академии пара дворов. Всегда пролетала газон наискось по тропинке, но сейчас вдруг встала перед ним. Тропинкой идти не хотелось, тянуло на асфальтированную дорожку, которая длиннее.
Такое чувство, как будто кто-то внутри поднимает табличку со знаком «стоп»: так не делай, делай по-другому. В детстве оно возникало особенно часто, Инга лет в шесть даже объявила ему забастовку и нарочно поступала наоборот. Именно тогда два раза ломала руку, попала под маршрутку, лежала в больнице. С тех пор не доверять интуиции расхотелось.
Послушно протопала по длинной дорожке.
Знакомый молоденький клён, зелёный, звонкий, распушился к июню. Так приятно запустить мысленно руку в нежную крону, нащупать тёплый серебристый сгусток и ощутить, насколько радостно он отвечает. Не то, что берёза – та стоит всегда букой, еле-еле длинными ветвями шлёпает, потянешься к ней, а она и не поздоровается. Холодная, даже сейчас, весной. В привычке общаться с деревьями нет чего-то из ряда вон: все так делают, просто никто не признаётся.
За кустами мелькнула сутулая спина в вязаной кофте – Танюха, она же вчера защищалась, расспросить надо! Вот если бы Инга по тропинке пошла, пересеклись. А теперь чего на пол-улицы кричать? Эх.
В зал заседаний вошла первой, даже секретаря ещё не было. На длинном столе для каждого члена Учёного совета стояла бутылочка воды, лежали раздаточный материал, блокнотик и ручка. Настырное щекочущее чувство снова начало толкать под локоть: хотелось поменять ручки у центрального места с левым крайним.
Инга вздохнула. Это же глупости, просто мандраж. Оглянулась: камер здесь не установлено? Нет, вроде.
И поменяла.
Позвонил курьер. Пока бегала и в соседней аудитории накрывала банкет, зал заполнился. Члены совета тоже уже расселись, Инга еле успела наладить презентацию на проекторе. Начала с представления работы, потом пошёл обзор известных средств для подавления развития злокачественных новообразований. Переключала диаграммы по результатам доклинических испытаний, взахлёб рассказывая о том, как отлично показывает себя новый препарат, сколько жизней удастся спасти, если довести его до производства.
Она так увлеклась, что не сразу заметила: Полиневич выделывает круги, и круги становятся всё шире. Не нравится, раздражён! Вот как засыплет…
И действительно, стоило ей закончить, он сложил пальцы домиком, и, глядя искоса, спросил:
– Инга Валерьевна. Вы такая красивая сегодня, правильные вещи нам тут говорите про развитие медицины, про инновации. А вот позвольте спросить – сколько вам лет?
Этого она никак не ожидала. Тот самый вопрос, проклятый вопрос! Заикаясь, ответила:
– Девят… Девятнадцать.
– Хорошо. Могу я поинтересоваться, каким образом в столь юном возрасте вы стали соискателем на звание кандидата медицинских наук?
Глубоко вдохнув, Инга принялась рассказывать, что в детстве все полки у матери дома были уставлены медицинской литературой. С двух лет научилась читать, штудировала атласы по анатомии. Около пяти пошла в школу экстерном, к десяти сдала выпускные экзамены. Потом поступила в Сеченовку, закончила с отличием…
– Стойте-стойте, – прервал профессор, стукнув по столу. – Вы нам расскажите, на что вы рассчитываете, придя сюда, в зал одного из старейших университетов страны, в девятнадцать? Как считаете, может ли уважаемый совет присудить вам, не проработавшей и пяти лет в медицине, учёную степень, не уронив её статуса?
Инга поняла, что щёки безнадёжно полыхают. Полиневич придирался на каждом этапе, выступал против на всех конференциях, заставлял переделывать и переделывать автореферат, правя сам себя. Завалил осенью. Он не даст ей защититься, так научруку и сказал, что не даст. Попыталась возразить:
– Ускоренное развитие мозговых функций в настоящее время – не такое уж и редкое явление. Если вы посмотрите исследования франкфуртского Института эволюционной биологии…
– Как-как? – переспросил Полиневич высоким голосом, словно сейчас засмеётся. – Что вы предлагаете мне посмотреть? Погодите, запишу, а не то забуду!
Он схватил со стола ручку, щёлкнул ею, чиркнул в чистом блокноте. Ручка не работала; принялся нервно её расписывать, но порвал бумагу и отбросил:
– Вот же барахло стали делать!
Полез за пазуху, достать свою, с золотым пером. Инга прекрасно знала её блеск, и как она стучит по столу, в такт пространным нотациям.
Профессор вдруг принялся хлопать себя по карманам, затем встал. Извиняясь перед сидящими, начал пробираться к выходу.
– Кошелёк в буфете забыл, – буркнул он. – Продолжайте, продолжайте!
Остальные вопросы были по теме диссертации, Инга отвечала с удовольствием, отбила вялую атаку оппонента. После перерыва Полиневича ещё не было; выступил председатель с одобрением работы, за ним каждый из членов совета отметил новизну, глубокую проработку, значимость и прочее. Секретарь суетливо тарабанила мизинцем по протоколу; когда Полиневич вбежал, красный и растрёпанный, но с кошельком, все уже подписали бумаги. Он тоже подмахнул, не без ворчания, правда.
Инга чуть не сползла под стол от облегчения. Получилось! Не может быть!
Но рыдать и смеяться рано: надо проводить банкет.
– Прошу всех на пироги! – срывающимся голосом пригласила она.
– Сама пекла? – сурово воззрился Полиневич.
– Сама, сама, – закивала Инга: оторвала наклейки с логотипами, как только привезли коробки.
В соседней аудитории Любовь Николаевна расставила одноразовые тарелочки, помыла фрукты. Заботливая, обширная и в телесном плане, и в плане тем для разговора, завкафедры была каменной крепостью, за стены которой всегда можно спрятаться от недовольного декана или плана работ, который вот непременно сегодня надо сдать.
– Ой, ножа нету, нечем пироги резать, – всплеснула она руками. – Сбегай, у меня там в лаборатории, в тумбочке, ты знаешь…
Инга быстрым шагом направилась в противоположное крыло, через внутренний двор. Выйдя из здания, с наслаждением вдохнула пропитанный сиренью май, с его щебетом, зелёным шумом, тёплыми лучами, радугой над фонтаном.
Защитилась! Теперь оформить ещё одну кипу бумаг, и через полгода пришлют корочку из ВАКа. Но корочка – не главное, она уже кандидат. Алексей весь обзвонился, скорей бы ему рассказать. А уж мама как обрадуется! Конечно, надо ей поаккуратнее сообщать: ишемия сердца, каждую ночь приходится следить за состоянием и давать лекарства. В больницу не хочет, говорит: «Чего я поеду от дочери-медика к чужим людям?»
Тут накрыла мысль: ведь Полиневич сидел на том самом месте у центра стола, где Инга поменяла ручки. Если бы ручка у него была исправная, он не полез за своей, и тогда… Тогда не обнаружил бы пропажу кошелька, и не отстал, пока не завалил молодую выскочку. А если бы разговорилась с Танюхой, то не успела подменить ручки. Ладно, неважно; главное, удалось.
Вдоль дорожки между липами стояли лохматые пирамидки туи. Левая качнулась – воробьи прыгают? Вдруг из неё высунулись зелёные побеги, толстые, как ростки спаржи, и протянулись к Инге.
Нет-нет-нет-нет, не сейчас!
Она прыгнула в сторону, но каблук подвернулся. С ужасом увидела, что падает прямо на ростки. Сверху тоже накрыла холодная сеть, закрутилась, намертво связывая. Крик не получился: в рот забилось нечто плотное, вроде капусты. Побеги ползли, наматываясь слой за слоем, закрыли свет.
Почему? Почему так рано?!
Инга очнулась в полутьме, в глазах ещё кружились солнечные зайчики. Чёрт…