Квартира ожила, все вскочили со своих насестов. За стеной одновременно разъехались от стола три стула, а Платон, катапультированный продавленным диваном, интеллигентно приоткрывал свою дверь. Опоздали. Спектакль временно приостановлен: должен же Равиль дать пару раз по физиономии своей несдержанной женщине. И пока он это делает, а может быть, наоборот, вытирает ей слезы, в его породистой, значительной на вид голове дозревает сознание, что от разговора ему не отвертеться.
Ага, уже идет. А Платон Сергеич так и стоит у своей щелки, умен, необыкновенно умен литератор и обладает к тому же нюхом собаки.
Когда я увидел выражение лица Равиля, то сразу понял — никакой игры тут не надо, возьмет еще и задушит ненароком, не отдавая себе и отчета в том, что делает. Пистолета он, кстати, не принес. Это не суть важно, хотя и важно. Может, Фира его все-таки не нашла? Нет, тогда бы не закатывала истерики.
— Что хочешь? — спокойно спросил Равиль.
— Пистолет, — ответил я лаконично.
— Откуда знаешь? — так же спокойно поинтересовался он.
Южный акцент делал его вопросы слегка угрожающими.
— Я все знаю, — сказал я, и это его почему-то удовлетворило.
— Я не стрелял.
— Я это знаю.
— Милиция думает, что я.
— Ничего она не думает. — Это заявление заставило Равиля задуматься. Думал он, неотрывно глядя на меня, что было неприятно. Я сидел к нему в профиль, как давеча к Платону, мне приходилось время от времени возвращать голову в исходное положение, это, к сожалению, выглядело так, что я под воздействием его взгляда отвожу в сторону глаза. Странно, но меня это раздражало.
— Принеси мне пистолет.
— Зачем? — выражение его лица стало вдруг нагловатым.
Тут я позволил себе задуматься. Правда, слишком уж ломать голову здесь было не над чем. Просто мужественный дворник адаптировался к тому факту, что я знаю местонахождение пистолета, и понял, что пистолет только на первый взгляд является серьезной уликой против него. Стоп! А может, он его просто выбросил? Чего там ломать голову, вышел — и в мусорный бак. Я тут строю, строю, он одним азиатским приемом все поставил с ног на голову. Надо сразу сбивать его с копыт.
— Ну, не хочешь отдавать пистолет, отдай фотографию. — Шея моя отдохнула, и я спокойно мог рассмотреть, что происходит с лицом Равиля. — Что ты на меня так смотришь? — ту самую фотографию.
Я не знал, точно ли у него одна фотография, может быть, две, может быть, есть и какое-то письмо, но детали тут не имели значения.
— Тебе напомнить? Лет десять назад, ты только-только приехал в Москву, только устроился на работу в ЖЭК, где начальником был Брюханов. Он однажды отправил тебя жечь какие-то бумаги. Он думал, что ты парень темный и даже читать по-русски не умеешь, — последнюю фразу я только подумал, но произносить вслух не стал. — Ты оказался намного умнее, чем он о тебе думал, ты бумажки внимательно просмотрел, уж не знаю, почему тебе пришло в голову это сделать, может быть, ты выражение лица Брюханова понял, что бумажки непростые, и кое-что из этих документов сохранил. Среди них была фотография, где Оленька изображена вместе с матерью, тогда еще живой, и своим настоящим отцом. — Здесь я взял секундную передышку, мне было тяжело говорить, тем более таким условным, протокольным образом. Получалось это само собой. Выражение лица Равиля не менялось. Я знал, что в общих чертах все так и было, как я говорю, но мог перевирать детали. — Ты выяснил, что Брюханов является приемным отцом Оленьки, ты понял, что это можно в случае чего использовать. Это следователи думают, что ты был у него в рабстве, бедный, забитый татарин, и он таскал тебя из ЖЭКа в ЖЭК, как своего крепостного человека. А все было наоборот, это ты за ним ползал и держал его крепче крепкого в руках. Как и чем ты получал за свое молчание, это ты знаешь лучше меня.