Выбрать главу

   - Пошел вон, ублюдок!

   Рэми вздрогнул.

   - Вон!

   Разжались пальцы. Упали на ковер листы, накрыв красное кремово-желтым... И непривычно трудно было поднять взгляд, посмотреть на принца, убедиться...

   Лицо Мира стало вдруг чужим, перекосилось бешенством, в уголках рта выступила кровавая пена, и медленно, но неотвратимо загорались синим светом глаза...

   Рэми не верил в то, что видел. Использовать против собственного телохранителя магию? Мир не может!

   Может... Смотрит с ненавистью, медленно переворачивает на пальце кольцо камнем внутрь, заносит руку...

   Хлесткий звук пощечины. Тут же - боль. Липкое, теплое из распоротой кольцом щеки...

   Рэми еще не верил. Но его тело - да.

   Откатиться в сторону, уйти от пинка. Среагировать на свист. Увернуться. Не смотреть на торчащий из драпировки кинжал. И вновь отлететь к стене, когда бьет невидимой волной в грудь, оглушает.

   - Я сказал, убирайся! - орет Миранис, осыпая Рэми ударами.

   Отзываются болью ребра. Но боль уже не глушит - отрезвляет, и на помощь телу приходит разум. Встать. Забыть, что это принц. Ответить ударом на удар и... напасть...

   - Прекрати! - голос принца, спокойный и ровный, как всегда, действует мгновенно.

   Тяжело дыша, Рэми замирает. Стены комнаты, вертевшиеся перед глазами, останавливаются, воздух перестает быть густым, свет бьет по глазам, и Рэми мигает, смахивая с ресниц набежавшую слезу...

   В кабинете царит разгром: кругом капли крови (слава богам, его, Рэми, крови), разбросаны по полу книги, разбито зеркало, Рэми сидит посреди этого разгрома верхом на принце, лишив наследника трона даже шанса двинуться.

   Полыхают жаром татуировки рода на запястьях, ноет лоб, и в лежащем рядом с шеей Мираниса осколке зеркала Рэми видит отражение своего лица: бледного, усыпанного капельками пота, с затухающей на лбу руной телохранителя...

   Хоть глаза больше синим не пылают и то хорошо. А что принц двинуться не может, так оно, наверное, и к лучшему, мелькает мысль в голове Рэми, мелькает и пропадает, срывается со щеки вместе с тяжелой каплей крови, стекает по шее Мираниса, оставляет глянцево-красную дорожку, падая на ковер.

   Глаза принца вновь вспыхивают синим. Вновь собирается Мир использовать свою силу, вновь думает напасть...

   Рэми продолжать бороться?

   Против кого?

   Против Мираниса?

   Боги, что же это?

   - Прости! - шепчет Рэми, вставая.

   Миранис не ответил: отер шею, размазывая кровь, посмотрел на свою ладонь, потом на пальцы, где окрасился красным алмаз на кольце и вдруг эхом повторил за Рэми:

   - Прости. Сам не понимаю, что на меня нашло. Прости...

   Рэми не зная, что сказать, кивнул.

   - Собери! - показал принц на листки послания виссавийцев.

   Привычный к повиновению, Рэми не подчинился. Стянул со стола скатерть, не обратив внимания, что повалилась на пол и разбилась чаша с персиками. Приложив мягкую ткань к раненой щеке он вновь принялся собирать листки и вдруг почувствовал, как что-то твердое и холодное вошло ему в спину. Потом повернулось, раздирая мышцы.

   - Рано радуешься, дружок, - догнал на грани тьмы тихий шепот.

   Рэми обернулся, схватил Мира за воротник, заглянул в глаза, глубоко, и задохнулся от пылавшего там безумия...

   "Боги, я дурак, но и ты не выиграешь!"

   Пальцы послушно нащупывают шнурок. Смыкаются на тонкой нити, держат крепко. Не упустить! Не упустить, соскальзывая в темноту... и не упускает... Последний звук в этом мире - звук рвущейся нити. Последний луч - луч, отразившийся от статуэтки, что неотвратимо летит к полу. Последняя мысль: "Хвала богам, успел!" Теперь можно и в темноту.

Глава вторая Боль брата  

   Пахло чем-то горьковатым и смутно знакомым.

   Первой мыслью было: "Я пьян". Второй: "Удачно вчера погулял. Ничего не помню, и удрать сумел неплохо: телохранители меня так и не нашли".

   Да, давненько наследный принц не убегал вот так, запросто, из замка, давненько не надирался так, чтобы ничего не помнить. Наверное, с тех пор, как в его жизни появился этот странный новый телохранитель. Рэми.

   Мысль о Рэми, как и обычно, скрутила желудок горькой болью. Так говорила с Миранисом собственная совесть: мальчишка-виссавиец казался ему похожим на фарфоровую куклу в покоях матушки. Кукла та стояла на камине и притягивала взгляд как-то странной, ни на что ни похожей красотой и силой.