А несколько недель спустя, под таким же сугубым секретом, он шепнул:
— Взяли сегодня ночью. Так что — порядок.
В эту ночь вновь была тревога, затарахтели зенитные батареи, и где-то на большой высоте прокатилось несколько волн самолетов, а после стало совсем тихо, и шафрановый ломоть луны выглядел удивительно мирно. Вот их, голубчиков, и выловили при этом привычном и спокойном свете. Но кого и как, завкомовец не знал.
Дмитрий не надоедал с расспросами.
Совсем иное дело, когда вам рассказывают всю историю в подробностях, и не кто-нибудь, случайно о ней узнавший, а непосредственный участник облавы, работник УМВД и верный ваш друг.
Леонид Симоненко, часто бывавший в театрах, ставший там совсем своим человеком и постоянно используемый в качестве «неотложной помощи» — машину достать, получить номер в гостинице, броню на железнодорожный билет и т. п., — после «Кармен» пошел проводить Дмитрия и по пути сообщил ему кое-какие подробности операции по обезвреживанию ракетчиков на заводе.
Придумано всё было довольно хитро. Заранее договорились с начальником гарнизона. В назначенный час наши самолеты должны были на большой высоте пройти над заводом, следуя строго по курсу, проложенному фашистской бомбардировочной авиацией. Тут же объявлялась тревога, начинали палить зенитные пушки, а по небу бегали лучи прожекторов. Специально проинструктированные коммунисты и комсомольцы, несколько сот человек, выделенные городом, маленькими группами незаметно вводились на территорию завода и занимали места, удобные для наблюдения. Руководители операции справедливо полагали, что, во-первых, ракетчики, не ожидая облавы с привлечением большого числа людей, не работающих на заводе, начнут сигналить с заранее облюбованных пунктов и их тут же «застукают», а во-вторых, под суматошный и беспрерывный аккомпанемент выстрелов из зенитных орудий вряд ли удастся разобраться в звучании авиационных моторов, которое, как известно, у советских самолетов несколько иное, нежели у немецких…
— Всё так и произошло, — говорил Леонид. — Тревогу объявили в двадцать два часа, и уже через пятнадцать минут голубчиков сграбастали. И чуть не передушили на месте…
— Ну, здо́рово! — воскликнул Дмитрий. — Просто блестящая операция.
— Не торопись хвалить! Взять-то мы их взяли, но ниточка оборвана.
— То есть как оборвана, коли всех захватили?..
— В том-то и дело, что взяли троих живых, а одного мертвого. Покойник, естественно, помалкивает, а, как выясняется, он и есть главный.
— Что ж у него, разрыв сердца от страха? — спросил Дмитрий.
— Не совсем так. Напильник под левой лопаткой.
— Убит… Кто же это его?
— Кто-то еще поглавнее. Выясняем, да вот зацепиться не за что.
— Ну и дела… Прямо как в кино!
— В кино, выходит, проще. Там, знаешь ли, режиссер помучает зрителей неизвестностью, а в последней серии всё и выложит как на ладони. А тут… Бросились к нему, чтобы схватить, а он уже готов. И какая сила у убийцы! Ведь не кинжал, и не финка, а напильник!
— А следы?
— Помилосердствуй, Дмитрий Иванович! Во-первых, тьма-тьмущая, во-вторых, асфальт, а в третьих, набежало людей немало и топтались возле убитого в свое удовольствие.
— Ну, а отпечатки пальцев на напильнике? — не унимался Дмитрий.
— Тебе бы не по искусству, а в уголовном розыске работать, — усмехнулся Леонид. — Но и тут, дорогой ты мой, пустой номер… Видимо, верх напильника он тряпкой обмотал. Ударил, тряпку в карман — и концы в воду. А захваченные твердят, что и ракетницы он им раздавал, и всем командовал, и водкой за работенку их гнусную аккуратно расплачивался. Но и он, по-моему, только исполнитель.
— А чем же он на заводе занимался?
— Инструментальщик одного из цехов. Из эвакуированных с запада. По паспорту Гусенко. Из себя вовсе не видный. Хлипкий, рыжеватенький, — тут Леонид вновь усмехнулся. — Не такой рыжий, как я, а потусклее, и левый глаз веко наполовину прикрывает. Будто он этим глазом всегда подсматривает.
— Постой! — приглушенно сказал Дмитрий и даже остановился. — Минутку, минутку…
— Что с тобой? Плохо стало? — встревожился Леонид.
— Да нет же… У этого… Гусенко нос длинный, вислый? И волосы кудрявятся?
— Точно. Ты его где-нибудь видел?
— Постой… Лучше скажи, Сологуб участие в облаве принимал?
— Какой такой Сологуб?
— Да наш… «Цыганский барон». Ты его знаешь. Директор цыганского ансамбля.
— Это установить легко. Список у нас есть. Но при чем тут Сологуб?