Раздался звон, который все слышали, но никто не знал, где он, да особенно и не интересовался… а бесхозные шары с названиями стран, грохоча, покатились под кресла. Этого, казалось, только и ждали лучшие умы человечества.
Ползая по полу между рядами, они принялись хватать шары – прежде всего те шары, на которых стояло что-нибудь поприличнее. В конце концов все мало-мальски привлекательные страны оказались разобранными, а наиболее изворотливые из лучших умов человечества – сгруппировавшимися у дверей, каждый со своим шаром в руке. Менее изворотливые все еще ползали по залу в поисках куда-то закатившегося шара под названием опять же «Франция», – третий раз положенным Сын Бернаром в барабан, – в то время как большая партия наиболее отчаявшихся столпилась вокруг одного несчастного, засунувшего найденный им шар в рот и задохнувшегося. На видной в открытом рту части полупроглоченного шара можно было прочитать только окончание – «ия», из чего многие отчаявшиеся заключили, будто именно на этом шаре и написано слово «Франция». Но, когда общими усилиями шар удалось вытащить изо рта покойного, оказалось, что написано на шаре всего-навсего «Ливия»… С отвращением бросив шар на пол, отчаявшиеся присоединились к тем, кто все еще ползал по полу. Шар с надписью «Франция» не находился.
Редингот, Сын Бернар, а также Семенов и Лебедев застыли на сцене как вкопанные заботливым садовником.
«Вакханалия… шабаш», – стенографировала Марта, отказавшись от первоначального намерения зарегистрировать, кому из присутствующих какая страна досталась.
Жеребьевка, со всей очевидностью, сорвалась, а у дверей была полная неразбериха: там менялись шарами и самолично расхватанными территориями.
– Меняю юг Египта на любой район Сицилии по договоренности. Возможны варианты.
– Индонезия на Малайзию, Малайзия на Филиппины. Кто хочет встроиться в цепочку?
– Два Йемена на любой участок Средиземноморья!
– Индонезию на что-нибудь поближе!
– Англия на Англию же, район приморья!
– Ищите дураков!..
И уходили искать дураков. И, может быть, находили. Или нет.
Было ясно как день, что далеко не все регионы разобраны. Множество шаров все еще каталось по полу, а у дверей никто ничего не выкрикивал касательно океанов (Индийского, Тихого и Северного Ледовитого), касательно морей (во всяком случае, Красного и Южно-Китайского), касательно северной оконечности необъятной родины автора настоящего художественного произведения и уж тем более – касательно Гренландии.
В зале появились маклеры: они строили причудливые цепочки из желающих меняться и брали за это деньги. Кроме того, шары обменивались уже на родовые поместья, дорогие автомобили, антиквариат, а некто выкрикивал, что готов продать душу за Бельгию. Обладателю Бельгии (не отвечавшему) ничья душа, по-видимому, не требовалась: у него была Бельгия.
Измученная хаосом Марта строчила из последних сил. Почерк ее становился все более неразборчивым, но Марту это нисколько не волновало – как не волновало и то, что некий хулиган-старичок, прилетевший из заднего ряда, мастерил из уже исписанных Мартой листов бумажных птичек и с подлым хихиканьем запускал их в зал. Когда все листы стенограммы превратились в бумажных птичек, хулиган-старичок принялся вытаскивать из-под рук Марты последний, на котором она как раз записывала бурно текущие события. У Марты не было времени сопротивляться настырной старости, поэтому, отдав наполовину исписанный лист, она взяла чистый и поспешила продолжить работу. Старичок с визгом схватил бурно текущие события и превратил их в быстро летающую птичку. Марта, все еще не обращая на него внимания, продолжала писать.
– По местам! – взревел вдруг Сын Бернар, вспомнив, что ему полагалось осуществлять контроль за жеребьевкой.
В зале стало тихо, как в туалете.
– Ну, слава Богу! – вздохнул Редингот. – Наконец-то Вы вспомнили о своих функциях.
Сын Бернар пристыженно посмотрел на него: Редингот выглядел страшно усталым. Семенову и Лебедеву с трудом удавалось поддерживать его на ногах.
– Много ли Вам удалось записать, Марта? – спросил Редингот. – И есть ли у нас возможность установить хотя бы по стенограмме, кому какой участок Правильной Окружности из спичек достался?
Марта прекратила стенографировать и отчиталась:
– Я старалась записывать все, что могла. Но один хулиган-старичок сделал из всех страниц, исписанных мною, бумажных птичек и пустил их летать по залу. Я могу зачитать лишь события последнего получаса, в течение которого хулиган-старичок приказал мне долго жить, а сам умер.
– Немедленно поймать бумажных птичек, летающих по залу, расправить их и сдать Марте, – прорычал Сын Бернар.
Но не успел он это сказать, как все бумажные птички, собравшись в стаю, упорхнули на волю через давно уже разбитое окно.
– К сожалению, Марта, она же Зеленая Госпожа, лишена возможности предъявить нам стенограмму собрания, – подытожил Редингот. – У нас нет другого выхода, как попытаться по памяти реконструировать то, свидетелями чего мы только что стали. У кого из присутствующих здесь хорошая память?
– У меня, – подскочил к сцене смертельно бледный человек в очках и от собственной нескромности покраснел, что твой маков цвет. – Я даже помню, как меня зачинали.
– Вот это да! – отнесся кто-то из зала. – Некоторые дня своего рождения и то не помнят!
– Стыдно, некоторые! – опять приобрел свой прежний цвет смертельно бледный человек в очках.
Мрачная группка некоторых, стоявшая в стороне, посовещалась и вытолкнула на передний план самого жалкого: тот пообещал, что ничего подобного больше не повторится. И ничто подобное больше не повторялось.
А смертельно бледный человек в очках улыбнулся жизнелюбивой улыбкой, вызвал в памяти видение прошлого и в подробностях рассказал, когда, где, как, кто и от кого зачал его. Выяснилось, что случилось это только однажды, на Кавказе, путем интимного сближения только одной женщины с только одним мужчиной, носившим большую серую кепку. Смертельно бледный человек в очках помнил даже, что на вопрос женщины: «Как мы назовем нашего ребенка, милый?» – мужчина в большой серой кепке ответил: «Да никак не назовем, вот еще глупости!» – и ускакал на вороном коне в предгория Кавказа. Тогда женщина, плача, внезапно родила смертельно бледного человека в очках. Никак не назвав его, она велела ему жить по совести, а сама ушла с кувшином за водой по узкой горной тропе и не вернулась. Впоследствии в газетах сообщили, что все это неудивительно, поскольку данная женщина всегда поступала именно так.
– Потрясающая память! – восхитился Редингот. – Теперь попробуйте реконструировать события последних часов.
Смертельно бледный человек в очках (его фамилия была Нежданов) прикрыл глаза и начал вызывать в памяти соответствующие видения. Видения ужаснули Нежданова, и он стал просить у Редингота разрешения не рассказывать их содержания присутствующим, ибо считал так: узнай присутствующие о том, что происходило с ними несколько часов назад, они совершенно потеряли бы покой.
Не найдя, что сказать ему, Редингот решился обратиться к присутствующим со следующими словами:
– Глубокоуважаемые присутствующие! Интересно ли вам знать о том, что происходило с вами в течение последних часов?
– Да, да, интересно, интересно! – закричали присутствующие.
– Настаивать ли мне на том, чтобы Нежданов реконструировал происшедшие события по памяти?
– Да, да, настаивать, настаивать! – опять закричали присутствующие.
– А готовы ли вы, глубокоуважаемые присутствующие, заплатить за такую реконструкцию своим покоем?
Присутствующие долго совещались, но в конце концов закричали:
– Нет, нет, не готовы, не готовы! Наш покой нам дороже всего!
Тут вперед выступил Семенов и Лебедев и произнес:
– Я, как вы слышали, все это время молчал. Но молчал я не потому, что мне нечего было сказать. Наоборот, я молчал потому, что мне было что сказать.