– С нами же Японский Бог! – укоризненно напомнила Умная Эльза. – Что за суеверия?
– Нет, зуб в кулаке держать – все равно самое верное дело. После пуповины, конечно: пуповина – лучше всего. А что Японский Бог с нами – это-то я помню, как же!
ГЛАВА 38 Несвоевременное появление в структуре художественного целого еще одного героя – на сей раз последнего
А я вот скажу тебе, мой читатель: героев много не бывает. Чем больше среди нас героев, тем лучше. В идеале каждый должен быть героем, ибо только тогда мы достигнем того совершенства, светлою тенью которого овеяны страницы настоящего художественного произведения. «Даешь больше героев!» – на каждом углу кричат нам, работникам пера и топора, вечно недовольные современники. Но многим, слишком многим работникам пера и топора негде уже брать героев, ибо измельчал человек. Нету в нем теперь беззаветности: глянешь на него – все наносное. Даже лица – особенно у представительниц прекрасного пола – наносные: сотрешь случайные черты – косметики, например, а под ними и нет ничего…
Впрочем, что это я все о грустном да о грустном! Не станем грустить. Станем хохотать, как укушенные пчелою: только так ведь и надо, когда конец близок, но конца не видать. Притом что конец ведь всегда близок – и тем ближе, чем больше его не видать. Например, кольцуют вдруг художественное произведение – как птицу, и всем сразу становится понятно: конец там, где начало… В таком случае просто принимаются читать художественное произведение еще раз – и прочитывают до конца, а в конце еще раз понимают то же самое. Это ли не благодать? Литературное целое как замкнутая на себе художественная система. Текст, захлестывающий петлей вокруг горла: опля!
Спокойствие: так мы с вами не поступим, ибо есть предел и читательским мукам. Дурно подвергать читателей все новым и новым испытаниям, ставить их перед все новыми и новыми загадками. Иногда надо раскрывать карты и бросать их на стол: смотрите, гады, мне все равно теперь, у меня четыре туза!
Короче говоря, с этого момента автор настоящего художественного произведения обещает вести себя наконец честно. Вот… вводит нового героя – и честно говорит: это – последний. Так что хоть ты, мой читатель, вдрызг излистай оставшиеся страницы, а других новых героев ты там уже не найдешь. Кстати, и этого уже с трудом достали… по сусекам пометя, – в фигуральном, конечно, смысле. Массу народу пересмотрели – все не то, не то!.. Скажем, приходит кто-нибудь и говорит: «Я герой». А присмотришься к нему – портки с дырой: беден, значит. Только еще больше-то бедных нам куда? Тут у нас и так одни бессребреники – прямо в старых добрых традициях отечественной литературы, на страницах которой богатства иметь сроду не полагалось. Если мы, конечно, не о богатстве души говорим – такого добра именно у нас испокон веку завались было. Насчет денег зато… с этим плохо всегда дела обстояли. И, что характерно, как деньги у кого есть – так обязательно подлец или урод… или какого-нибудь окончательно уже преклонного возраста, когда все еще живому организму становится практически безразлично, богат он или нет.
Иными словами, никто из пришедших на замещение вакансии нового героя не годился, а кто годился – тот не пригодился: таких и без него уже было пруд пруди. Ты и сам, мой читатель, видишь, какие тут у нас с тобой индивиды по страницам настоящего художественного произведения разгуливают… некоторые даже без брюк до сих пор. На что живут – непонятно, чем занимаются в рабочее от свободы время – неизвестно. Трудно даже сказать, есть ли у них крыша над головой, постель, смена белья, кухонные принадлежности – типа какой-никакой плиты, на которой хоть вот… яйца сварить!
И носит наших с тобой героев ветром…
Потому-то к кандидату на вакантное место нового героя и были предъявлены фактически непомерные требования: от него требовались как минимум благосостояние и благополучие, хоть с самого начала у автора настоящего художественного произведения и имелось подозрение в том, что это – вообще говоря – у-то-пи-я.
Но новый герой пришел. Он пришел в костюме от Сладкого Кабанна, в ореоле достатка и представился: «Богат, хорош собою… везде принят, как жених». «Батюшки, уж не Ленский ли?» – вусмерть перепугался автор настоящего художественного произведения. Оказалось, не Ленский – оказалось, Комаров, причем с ударением на втором слоге.
– А откуда Вы знаете, что на втором? – проявил лингвистический интерес автор.
– С детства знаю, – ответил на совсем другой вопрос Комаров-с-ударением-на-втором-слоге.
Автор вздохнул и отстал. А Комаров-с-ударением-на-втором-слоге тут же пошел по страницам настоящего художественного произведения как хозяин.
– Вы куда… извините? – спросил автор.
– К Рединготу, – эллиптично ответил Комаров-с-ударением-на-втором-слоге, видимо, экономя речевые силы для более важных разговоров в дальнейшем.
И, что самое странное, Редингота немедленно нашел. На небе.
– Я к Вам, – прямо с небесного порога заявил Комаров-с-ударением-на-втором-слоге.
– Зачем? – по-человечески спросил Редингот, с интересом глядя на преуспевающего даже в небе посетителя.
– Поговорить, – нашелся посетитель.
– Говорите, – вздохнул Редингот и закрыл глаза от мгновенно сразившей его усталости.
И Комаров-с-ударением-на-втором-слоге заговорил.
– Чтобы между нами сразу не возникло недоразумений, Вы в моем лице, – тут он вплотную приблизил смазливое свое лицо к изможденному лицу Редингота, – видите спонсора. Я это к тому, что Вы во мне заинтересованы гораздо больше, чем я в Вас.
– Так я и думал, – с облегчением сказал Редингот, приоткрыв из вежливости глаза.
– В этом, значит, мы единомышленники, – подвел первый итог явно удававшемуся диалогу Комаров-с-ударением-на-втором-слоге, но дальше высказался туманно: – У Вас руки – у меня заводы.
Посмотрев сначала на собственные спокойные руки и не поняв, что с ними делать, а потом на беспокойные руки собеседника, Редингот поинтересовался:
– Вы это к чему?
– К тому, что мои заводы – спичечные заводы. И уже через неделю я начинаю производство спичек для Ваших личных нужд.
– У меня нету личных нужд, – поспешил признаться Редингот. – Личных нужд много у Карла Ивановича, внутреннего эмигранта.
– На внутреннюю эмиграцию не работаем: патриоты, – отмежевался Комаров-с-ударением-на-втором-слоге и, энергично протянув руку, запоздало представился: – Комаров. С ударением на втором слоге. Не слыхали про такого?
– Нет, – честно ответил Редингот, вяло пожимая энергичную руку. – С ударением на третьем и даже на первом – слыхал.
– Это не те, – привычно отмахнулся тот. – Я – который с деньгами. С большими деньгами. Заработал… кое на чем. Теперь настало время культуру поднимать.
– А-а-а, – отозвался Редингот, испытывая сочувствие к культуре. – Настало, значит, и такое время…
– Да! – беспечно сказал Комаров-с-ударением-на-втором-слоге. – Вот… услыхал про Вашу Окружность. Про то, что Карл Иванович, внутренний эмигрант, на том свете спичками приторговывает. Про отсутствие спичек на этом свете. Ну, и дай, думаю, подмогну этому свету: на нем ведь пока живем-то, дружище! – Комаров-с-ударением-на-втором-слоге бодро похлопал Редингота по плечу. – Короче, так: спичек у Вас теперь будет – как грязи.
– Как грязи… – с ужасом повторил Редингот, обводя глазами окружающее их ослепительно чистое небо.
– Как грязи! – с восторгом повторил Комаров-с-ударением-на-втором-слоге, откинув со лба упрямую, как ослица, светлую прядь.
Внимательно проследив глазами за прядью, Редингот в задумчивости произнес:
– Не знаю, как Вам и сказать… но этому свету спички уже вряд ли понадобятся.