поставив всех в неловкое положение последним словом, непонятно к кому именно относившимся. С тех пор она больше уж никого не убивала, а только бегала в трусиках горошком по брегам Невы – и все.
Однажды ее окликнули особенно громко – и она понеслась навстречу голосу, как еще раз укушенная мухой… мимо кого-то, кого она не заметила, потому что органы человеческого зрения его просто не регистрировали.
Но то, что кто-то сидел на брегах Невы, Марта запомнила на всю свою жизнь.
– Кто там сидел, на брегах Невы, мать? – строго спросила она с матери, подбежав к ее голосу.
– Где, я не заметила? – спросила мать и за это услышала в ответ:
– Ты мне теперь не мать. Ты мне теперь мать-мачеха.
С тех пор Марта почувствовала себя сиротой, замкнулась и дальше жила очень замкнутой. То, что кто-то сидел на брегах Невы, определило ее судьбу. Этот кто-то тревожил ее. Не всегда, изредка. Допустим, все шло хорошо и даже замечательно: удача за удачей, подарок судьбы за подарком судьбы, как вдруг – трах-тарарах: кто-то сидел на брегах Невы. Ничего больше – Кто-то Сидел На Брегах Невы. Вот оно как, дорогой и даже очень дорогой читатель: с бухты-барахты возникает в душе нечто – и жить дальше становится невозможно, не-воз-мож-но… кто-то-сидел-на-брегах-Невы. И все, что шло хорошо и даже замечательно, начинает идти плохо и даже отвратительно. Ктотосиделнабрегахневы.
Впрочем, Марта все равно жила – вопреки тому, что однажды кто-то сидел на брегах Невы. Ей, правда, стоило большого труда не думать об этом постоянно. Она старалась думать об этом не постоянно, а временно – в конце концов у нее получилось, но не очень хорошо. То есть совсем не то получилось, чего ей хотелось: ведь известно, что постоянные муки причиняют тупую боль, а временные – острую. Острая же боль хуже тупой. Правда, реже. Марта предпочитала хуже, но реже.
У Марты в жизни было много всякого – и ей это нравилось. Как только она понимала, что чего-то не было в жизни ее, так сразу же совершала какое-либо действие – и оно становилось быть.
Раньше всего Марта поняла, что у нее вообще нет никакой собаки. Когда ей неожиданно исполнилось пять лет, ее это удивило, и она спросила:
– Почему у меня вообще нет никакой собаки?
– Потому что собака нам не нужна, – ответили в доме.
– Ну, не скажите, – не согласилась Марта и отправилась за собакой.
Собак поблизости не было. Тогда Марта пошла вдаль и там, вдали за рекой, увидела одну собаку, которая вела на поводке какого-то человека небольшого размера. Марта придвинулась к собаке и отрезала от нее человека маникюрными ножницами, которые всегда носила с собой для красоты. Человек зашагал дальше по инерции, оставшейся от собаки, а Марта взялась за свободную часть поводка и сказала собаке:
– Собака, теперь ты не имеешь с тем человеком ничего общего.
– Я и раньше ничего общего с ним не имела, кроме поводка, – объяснилась собака. – Он очень глуп и по этой причине всегда напоминал мне пуп.
– Чей пуп? – заинтересовалась Марта.
– Общий, – непонятно ответила собака.
– Понятно, – сказала Марта и повела собаку издали вблизь, домой. Так у Марты стала собака.
Потом Марта задумалась, чего еще у нее нет. И через некоторое время поняла, что у нее практически ничего нет – ни хомяка никакого, ни тигра, ни крокодила, ни жирафа. В то время как у жирафа очень длинная шея, и это забавно.
– Я пойду заведу себе всех и каждого, – предупредила она в доме, и в доме сказали:
– Мы не разрешаем тебе. Мы не хотим жить в зоопарке.
– А я хочу, – ответила Марта и ушла с собакой жить в зоопарк. Там она вошла в клетку к тигру и сказала ему:
– Привет!
– Привет, – обалдел тигр и осведомился: – Тебя сожрать? Или собаку твою?
– Может, лучше мы с собакой тебя сожрем?
Тигр помотал большой головой, Марта – средней, собака – маленькой. И тут все они обнялись. Так у Марты стал тигр. А потом разные прочие животные стали. И они жили с ней в зоопарке душа в душу и делились пищей: сырым мясом, живой рыбой, сеном и другим.
Из дому приходили за Мартой много раз и кричали сквозь прутья решетки:
– Мы отдадим тебя в школу дураков!
Марта не понимала духа и буквы этой угрозы, в силу чего всегда промалчивала.
Нажившись в зоопарке, она опять задумалась, чего у нее нет, и поняла, что, в сущности, кроме животных, ничего у нее нет. Например, замка нет. Никакого.
– Мне нужен замок, – сказала Марта во весь голос. Но ее услышала только собака, у которой тоже не было замка – так что собака пока промолчала.
– Где взять замок… – заразмышляла Марта.
– Возьми замóк и переставь ударение, – посоветовала собака, но потом поняла, что сказала глупость, и поправилась – на тринадцать килограммов. А Марта грустно вздохнула и твердо произнесла:
– Пойду заведу себе замок. В какой-нибудь стране. А ты оставайся в зоопарке, потому что ты поправилась на тринадцать килограммов, и тебе тяжело будет идти по пыльной дороге.
Собака осталась, где была, а Марта пошла и шла долго, а потом ехала и опять шла – до тех пор, пока на пути не начали появляться замки. Так Марта поняла, что она в Финляндии, потому как замки там еще остались, а в России их и не было никогда ни одного.
Вокруг Марты все говорили на языке, который состоял почти из одних гласных звуков. Чтобы не задохнуться, Марта решила не изучать этого языка и взять замок молча.
Она подошла к замку и взяла его молча. Обитатели замка не сопротивлялись: они умерли в прошлом веке и тихо лежали теперь в могилах. Замок был ничей. Марта пожила в замке, сколько захотела, а потом пошла бродить и ездить по свету на те деньги, которые выкопала из земли, когда поняла, что в жизни ее нет клада. Денег оказалось ужасно много – столько было никому не нужно. И она смеялась над своими деньгами и раздавала их всем, кому не лень было брать. Те же, кому было лень, просто шли себе дальше своею дорогой – и Марта не беспокоилась о них.
В одной стране, которая называлась Марокко, Марта внезапно обнаружила, что стала взрослой, потому что кто-то сказал ей в одной толпе по-французски:
– Vous n’êtes plus une enfant. Pourquoi ne portezvous pas des robes?[1]
Марта посмотрела на свои трусики в горошек и смутилась от них. Она забыла следить за собой – и вот, смотрите-ка, выросла!
– Excusezmoi[2], – ответила она и пошла купить себе платье. Платье, которое она купила в этой стране, ей очень шло – и Марта стала как настоящая дама и госпожа. Только очень необразованная дама и госпожа. Тут-то она и решила получить образование, однако не знала где. Маячило, правда, на дне бездонного ее ума слово «школа», но ничего там не означало.
– Qu’estсe que c’est, l’école?[3] – спросила она у прохожего по улице человека.
– C’est un lieu oú les gens font ses études[4], – ответил прохожий по улице человек.
Тогда Марта отправилась в отдельно стоящий книжный магазин и купила много книг. Она села под пальму, чтобы faire ses études[5] прямо там. На пальму она повесила табличку: «L’école normale»[6]. За месяц с небольшим днем она прочла все книги, которые купила, и решила не покупать других, а сразу выписать себе удостоверение об окончании école normale, что и сделала незамедлительно. В удостоверении значилось, что она действительно закончила école normale под финиковой пальмой. Удостоверение очень понравилось Марте и, обмакнув в чернила финик, она украсила удостоверение печатью. Получилось убедительно и здорово, хоть и не слишком разборчиво. Впрочем, в Сорбонне, куда она подала свое удостоверение, видали и не такие печати – удостоверение немедленно порвали и выбросили в широко раскрытое окно, а Марту приняли вольным слушателем на факультет de beaux arts[7]. Ей это понравилось: она любила волю и beaux arts. В полях и лугах она занималась своими делами, но при этом случайно прослушала сразу все лекции и, сдав экзамены на звание бакалавра на другом факультете, вернулась в Марокко, которое ей полюбилось. Там всего за полгода она обучила разным разностям двенадцать негритят, которые тут же стали выдающимися учеными, деятелями культуры и искусств своей страны (так хорошо обучила их всему Марта), после чего они пошли купаться в море и перетонули все по очереди один за другим, практически обескровив национальную культуру. Сама же Марта сразу уехала на брега Невы, где тогда уже никто не сидел, и там узнала, что дом ее сплыл. Она заплакала и сделалась бездомной.