– Это потому, – рассмеялась Умная Эльза, – что объективные условия, в которых мы оказались, трансформировали до неузнаваемости стан мой тонкий и весь мой задумчивый вид!
– Между прочим, смех Ваш, и грустный, и звонкий, они тоже трансформировали до неузнаваемости, – мелочно заметил Случайный Охотник.
– Я понимаю, что все это отнюдь не содействует развитию чувства сердечной привязанности, – продолжала Умная Эльза. – Однако Вам, тем не менее, придется стать моим мужем, ибо другого выбора у Вас нет. Я же, со своей стороны, постараюсь забыть, что меня устраивает в Вас одно только лицо… С которого, правда, воду не пить.
Справедливости ради следует заметить, что Случайный Охотник и не предлагал Умной Эльбе пить с его лица воду – он вообще не понимал, как подобная глупость возможна.
Так или иначе – поскольку ситуация эта надоела уже и мне, и вам, дорогие читатели, – они наконец поженились, обойдясь теперь без обряда похищения невесты женихом и жениха невестой из боязни пройти тот же самый путь заново.
Несмотря на то, что брак был неудачным, у них сразу родилось несколько детей – причем некоторые родились умными, как Эльза, некоторые – случайными, как Охотник. Когда родители удосужились измерить все свое потомство, оказалось, что дети мал мала меньше. Разложив их на траве по росту, родители любовались детьми до тех пор, пока те не повзрослели и не обзавелись своими семьями. А Умная Эльза и Случайный Охотник все смотрели и смотрели на траву, где совсем недавно лежали многочисленные дети… Потом они вздрогнули и, словно вспомнив что-то, с ужасом вгляделись друг в друга. На устах у каждого из них застыло слово «пора».
– Вам куда пора? – спросила Умная Эльза.
– На Северный полюс, – ответил Случайный Охотник, – лед долбить. – И тихо, но твердо спросил: – А Вам?
– Мне в Змбрафль, – облегченно вздохнула Умная Эльза, испугавшаяся было, что Случайному Охотнику пора туда же, куда и ей. – Я ведь одна владею информацией, за которую дорого заплатила бы любая цивилизованная страна.
Тут они опять вздрогнули, словно вспомнив что-то еще, и опять вгляделись друг в друга с тем же выражением лиц.
– Все это было так давно! – уловила настроение момента Умная Эльза.
И оказалась, между прочим, совершенно не права. Потому что все это не только было совсем недавно, но и вовсе не было: Умная Эльза у себя в Змбрафле, а Случайный Охотник у себя во льдах уснули – одна тревожным сном, другой богатырским, и приснилась им обоим злополучная глава, а именно эта, данная нам в ощущении.
– Ужасно, что в моих снах я всегда выгляжу как полная фефела! – сказала себе Умная Эльза.
– Прекрасно, что в моих снах я всегда выгляжу как малый не промах! – сказал себе Случайный Охотник.
Если обожаемый мною читатель заметил, я сейчас использовал один из самых безобразных писательских приемов. Он состоит в том, чтобы бесстыдно объявить сном все то, во что мы все несколько часов так внимательно вчитывались. Мы переживали, мучались, кусали ногти и рукти, не спали ночей, следя за событиями, и вдруг – ррраз: в последних строках своего письма автор сообщает нам: это был всего лишь сон, приснившийся даже не одному, а сразу двум героям, и, стало быть, никаких таких событий вообще не происходило!
Разумеется, в подобных случаях читатель испытывает особенно острую любовь к автору и просто готов расцеловать его, подкараулив где-нибудь в темном переулке за много километров от ближайшего жилья. Автор же, в свою очередь, именно такой реакции и добивается: мило его сердцу стать объектом столь сильных эмоций, ибо это ведь и называется славой. А любой настоящий писатель ради славы ничего не пожалеет – тем более читателя!
Впрочем, те из вас, дорогие мои, кто не заметил столь искусно исполненного мною приема и все еще пребывает в приятном заблуждении относительно канарского периода жизни Умной Эльзы и Случайного Охотника, пусть читают дальше: очень может статься, что в конце концов Канары и не окажутся сном! Поскольку есть ведь еще и высший пилотаж литературного искусства. Он в том, чтобы, объявив нечто сном, впоследствии тонко намекнуть: сон-то это, дескать, сон, да вот почему-то откликается он в реальности и имеет в ней не только место, но и самые что ни на есть трагические последствия. Этакий сон, перерастающий в еще более кошмарную явь… отличный, между прочим, ход! Он, кстати, дает читателю полное право не подкарауливать автора в темном переулке за много километров от ближайшего жилья, а расцеловать его прямо где придется, причем расцеловать без суда и следствия. Впрочем, особенно-то, конечно, не обольщайтесь: художественное время покажет, объявлять ли реальностью то, что объявлено сном, или так и оставить сном то, что объявлено сном, но обещано быть реальностью!
…Очнувшись от сна далеко во льдах, Случайный Охотник обнаружил себя с трудом – настолько он был затерян в бескрайних просторах Севера. В лед вмерзла записка, написанная интеллигентным почерком Хухры-Мухры. Случайный Охотник прочел: «Собаке собачья смерть» и не понял, какое отношение приведенный афоризм имеет к факту его пробуждения.
Через некоторое время оказалось, что не только записка Хухры-Мухры, но и нагое тело Случайного Охотника основательно вмерзло в лед. «Наверное, со стороны под ледяной толщей это выглядит поразительно красиво», – подумалось Случайному Охотнику, и он мысленно залюбовался действительно впечатляющей картиной. Оставалось лишь представить себе, как лет приблизительно через сто глыбу льда, заключающую в себе его, Случайного Охотника, вырежут ледорубом прямо из Северного Ледовитого океана и повезут в какое-нибудь научное собрание, где подвергнут всестороннему осмотру как документ эпохи. Тут лед постепенно начнет таять и, когда растает весь, Случайный Охотник сделает несколько шагов вперед – нагой и статный – и скупыми правдивыми словами поведает неизвестным потомкам о своих бедах и радостях, а также о яркой жизни, которую довелось ему прожить. Внезапно от приятных этих мыслей его отвлек шум поспешных шагов, которыми приближался к нему знакомый эскимос с некрасивым именем Хухры-Мухры.
– Чего тебе? – из-под толщи льда резко оборвал шаги эскимоса Случайный Охотник.
– Я… это… извиниться пришел.
– Извинись и ступай, – распорядился Случайный Охотник, предвкушая миг, когда он сможет вернуться к размышлениям о роли собственной личности в общей истории.
– Извини меня, Случайный Охотник, что я оставил тебя тут голого помирать и за все это время ни разу не вспомнил о тебе. – Хухры-Мухры стряхнул прямо на лед замерзшую на лету слезу.
– Извиняю, больше так не делай, – машинально ответил Случайный Охотник и зачем-то полюбопытствовал: – Не вспомнил, говоришь… А как же ты пришел-то тогда?
– Я не к тебе пришел. – Хухры-Мухры был честен, как телефонный справочник. – Я пришел посмотреть, не разметало ли тут мои спички, которые я выкладываю по заданной Деткин-Вклеткиным траектории. А на тебя я ненароком наткнулся: вижу, кто-то в лед вмерз. Тут только и решил извиниться… Слушай, давай я тебя назад вырублю, а? Как Пигмалион Галатею из куска мрамора! – Хухры-Мухры подозрительно воодушевился.
– Из какого мрамора? – растерялся Случайный Охотник.
– Ну… он из мрамора, а я-то, конечно, изо льда! «Из мрамора» – это я так, образно говоря.
– Ступай, – отрезал Случайный Охотник.
– Так околеешь ведь тут – образно говоря! – неискренне воскликнул Хухры-Мухры, явно скрывая в лохматой своей душе грязные чувства.
– Не надо лукавить, – психолого-антрополого-педагогическим голосом укорил его Случайный Охотник. – Поведай мне лучше, что у тебя на душе.
– Ой, пусто у меня на душе, ой, сиротливо, – бабьим голосом запричитал Хухры-Мухры, но, не выдержав тяжелого взгляда из-под толщи льда, опустил глаза на поверхность Северного Ледовитого океана.
– Начнем с начала, – сказали из толщи льда. – Итак, что в данный момент заставляет тебя вырубить изо льда мое нагое тело?