Он взял листок бумаги, быстро набросал несколько строк, запечатал письмо и вызвал Джумшуда.
— Ты хорошо знаком с летним домом хана? — спросил он, когда слуга явился.
— Как со своим собственным, — уверенно ответил Джумшуд.
— Знаешь главного евнуха хана?
— Знаю, его зовут Ахмед.
— Можешь доставить ему это письмо до рассвета? То есть до того, как начнется бой?
— Могу.
— А если не найдешь главного евнуха?
— Ты мне скажи, на чье имя письмо, и я вручу ему.
— На имя жены хана — Сюри.
— Понимаю, это даже легче. Я заверну в конверт камень, перевяжу бечевкой и кину прямо ей в окошко. Глаз у меня верный. Стекло разобьется, и письмо очутится в ес комнате Я знаю, куда выходят окна.
— Потом тебе придется подождать ответа.
— Подожду, если нужно.
— Нужно. Но как ты его получишь?
— Если я пошлю письмо через евнуха, он сам принесет ответ, а если закину через окно, ясно, получу ответ в окно.
— Но условия могут измениться, тогда действуй иначе.
— Я что-нибудь придумаю.
— В какой одежде отправишься? Ведь тебя не должны узнать.
— Переодетый нищим. Их всюду пускают.
— Тогда тебе придется идти пешком, нищих всадников ведь не бывает, а пешком до рассвета нс доберешься.
— Все же поеду верхом, ночью нищий всадник не бросится в глаза. А когда рассветет, оставлю коня своему спутнику, он будет ждать меня в лесу.
— Значит, возьмешь с собой кого-то? Кого же?
— Кого прикажешь.
После некоторого раздумья князь Степанос ответил:
— Хорошо бы Агаси.
— И мне так кажется.
— А ответ куда доставишь?
— Туда, где ты будешь.
— Итак, немедля отправляйтесь.
Сообразительный, ловкий Джумшуд взял письмо, поклонился и ушел. Слуги ни в чем не проявляют столько смелости и ловкости, как в любовных интригах своих хозяев.
После того как он ушел, в палатку князя Степаноса явился Бали, сын мелика Парсадана.
— Ну, чем все кончилось? — спросил у него Шаумян.
— Как и решил князь Торос: мелик Франгюл будет сражаться отдельно, он со своими людьми совершит нападение на персов с другой стороны. Но зря ты возмущался, Степан. Князь Торос — опытный воин. Что же делать, если он добр и великодушен и прощает того, кто унижается и сам приходит с повинной? Честность не позволяет ему думать, что возможен такой низкий и подлый обман.
— Эго уже не доброта, а обыкновенная наивность. Она непростительна военачальнику, отвечающему за жизнь стольких людей. Во время войны доброта не стоит и гроша. Я лучше знаю своего дядю, он, правда, храбр, великодушен, хороший полководец, но человек он слабый.
— Если бы ты не ушел и своими глазами видел, как слезно просил мелик Франгюл, как он изливал перед нами горести своего сердца, думаю, ты бы сам смягчился.
— Никогда. Слезы таких людей — как слезы блудниц. Они всегда самым бесстыдным образом изменяют своим возлюбленным, но как только их поймают на месте преступления, сразу пускаются в слезы, раскаиваются и клянутся в верности. А едва добившись своего, забывают все клятвы…
— Нельзя быть таким подозрительным.
— Дай бог, чтобы я ошибался, но я уверен, что мои подозрения не лишены основания.
Спор молодых военачальников прервал барабанный бой.
— Что такое? — спросил князь Шаумян.
— Это сигнал выступать, — ответил Бали. — Торос приказал выступать ночью, чтобы к утру добраться до места сражения. Прощай, пойду готовить своих людей.
И Бали ушел.
Князь Шаумян тоже вышел из своей палатки, дал приказ бить в барабаны и известить всех о начале похода.
XXXII
Если сегодняшний путешественник захочет спуститься с плоскогорья Кармирванк (Ерицакаванк) к западной стороне ущелья и не побоится скатиться с отвесных скал в открывающуюся перед ним бездну, а, прижимаясь грудью к ужасным скалам, хватаясь за дикорастущие кусты и деревца, будет медленно спускаться вниз, он найдет в сердце утеса узкий естественный грот, окруженный густыми деревьями. Вход в пещеру ныне закрыт грубой деревянной дверью, за нею находится позабытая могила, куда даже паломники очень редко приходят.