Долго еще обменивались любезностями и рассыпались в изъявлении дружеских чувств вожди двух враждебных народов. Слуги князя Тороса внесли пешкеш, расставив перед ханом семь медных подносов с дарами. Когда откинули кирманские шали, хан был буквально ослеплен. Хотя это и не были сокровища мелика Вартанеса, однако богатство оказалось немалое. На одном подносе — золотые, на другом серебряные монеты, на третьем — отборное оружие, отделанное серебром: кинжалы, пистолеты, карабины, пороховницы, на четвертом — позолоченные серебряные сосуды, чаши, кувшины, чубуки и прочие мелкие предметы, на пятом — изделия из китайского фарфора, на шестом и седьмом — разнообразные тонкие шелка и шерстяные ткани для гаремных жен.
— Что за беспокойство! — заговорил хан при виде всего этого. — Вы совершенно пристыдили меня своей щедростью. Я, право, не знаю, чем смогу отблагодарить вас.
— Все это меркнет перед вашей добротой, — с улыбкой произнес князь Торос. — Подобно дервишу я принес вам лишь одну гвоздику и ничего более.[38]
В эту минуту подвели благородных скакунов с великолепным убранством.
— Пах-пах-пах! Машалла! Молодец! — воскликнул хан в восторге. — Они, видимо, из вашего табуна? Во всем Сюнике нет таких прекрасных коней!
— Да, из моих табунов, — ответил князь и приказал конюшему повернуть коней, чтобы хану было видно клеймо «Т» на их бедрах. Дареному коню в зубы не смотрят, однако хан довольно подробно справлялся обо всех статях жеребцов, как будто расплатился за них звонкой монетой. Это не поправилось князю Торосу, хотя он всячески старался не подавать виду.
Фатали приказал своему конюшему увести коней в его табуны, а казначею велел отнести подносы в ханскую казну.
Пестро одетые слуги поднесли прохладительный шербет из лимонного сока с плавающими в нем кусочками льда. Шербет в бокалах из китайского фарфора подавали несколько раз, чередуя с благоуханным кальяном. Несмотря на любезный прием и почести, оказанные армянскому князю, хан все же считал себя обманутым, лишившись сокровищ мелика Вартанеса. Какая досада, что он доверился Сюри, разве можно верить женщине! Разве первая женщина не обманула своего мужа, лишив его райского блаженства?
Так вероломно рассуждал хан, измышляя в уме способы удовлетворить свою жадность. Он был из тех людей, которым неведомо чувство благодарности, поэтому богатые дары князя Тороса не только не насытили его, но и повергли в бездну сомнений — сколько же у князя сокровищ, раз он смог столько ему уделить!
Хан только опечалился, увидев столь щедрые дары, они ведь говорили о наличии еще больших богатств, которые ни за что нельзя было оставлять в руках армянина.
Слуги принесли воду для умывания рук и стали готовить обеденный стол.
— Я и крошки не возьму в рот, пока не увижу на свободе пленных, — произнес князь Торос с холодком.
— Куда спешить? — заговорил со смехом хан. — Покушайте, отдохните, а в вечернюю прохладу, уезжая, заберете с собой пленных.
Однако князя Тороса не привлекал персидский обед, приправленный индийскими пряностями, а порой и ядом. Кроме того, ему и в самом деле не хотелось есть, хотя он был с дороги и проголодался. Это великодушное и любящее сердце угнетали мысли о состоянии пленных. Он желал пораньше увидеть их, узнать, кто умер, кто остался жив… Хан же старался выиграть время, чтобы освободить от цепей и привести в приличный вид этих несчастных, и он уже тайно отдал распоряжение одному из слуг.
Тем временем соглядатай, посланный меликом Франгюлом и Давидом Отступником, докладывал им о том, что происходит в шатре хана. Он рассказал, что Фатали любезно принял князя, был благодарен за пешкеш и распорядился вывести из тюрьмы пленных для передачи людям Тороса.
Каждое слово стрелой пронзало сердца меликов. Отчего хан вдруг так переменился, что перестал понимать собственную выгоду и не последовал советам преданных ему меликов? Итак, дичь не попала в расставленные силки. И все же внезапную перемену в настроении хана трудно было понять, на это должны были быть причины, очень заинтересовавшие Давида Отступника.
— А скажи-ка, Кафар, — спросил он, — заходил ли кто-нибудь к хану перед приходом князя Тороса?
— Одна из гаремных жен уединилась с ханом в его тайнике, — отвечал слуга. — А старый евнух, как цепной пес, сторожил вход, так что мне ничего не удалось вызнать.
Давид Отступник понял все — это наверняка проклятая Сюри, она и на этот раз чинит ему препятствия, вмешивается в его игру! Ярости и негодованию Отступника не было предела. Сколько надежд связывал он с дочерью, думал, она станет посредником между ним и ханом, будет исполнять все пожелания отца! Но все получилось наоборот. Обманутые надежды вызвали еще большее возмущение. Ему было ясно, почему Сюри поступает так. Он продал дочь за власть и славу, вырвал из христианской семьи и бросил в грязь мусульманского гарема и, что самое главное, — разлучил с возлюбленным, который находился сейчас среди пленных и которого ее отец старался умертвить любой ценой… Жестокий п немилосердный честолюбец полагал, что в дочери заглохнут естественные порывы, что в темном мраке персидского гарема она забудет обо всем, что когда-то было так дорого ее сердцу. Он не предполагал, что армянка может проявить столько силы воли и твердости характера. Не думал, что условия, в которых находилась ныне Сюри, сделают ее умнее и осмотрительнее и еще сильнее разожгут в сердце любовь к юноше, уже потерянному для нее…