В народе по-разному объясняли случившееся. В кругу тавадов говорили, что девушку хотели насильно выдать замуж за ненавистного ей сына Левана, и она с горя решила утопиться. И добавляли, что Тамар тайно любила другого, с кем не могла обвенчаться, а кто этот другой — никто не знал.
Подружки тоже по-разному рассказывали о происшествии — одни говорили, будто Тамар сама бросилась в воду, другие уверяли, что все случилось по неосторожности. Саломэ, находившаяся рядом с девушкой, сказала, что Тамар подошла к реке, засмотрелась на волны, и вдруг участок берега, на котором она стояла, обвалился. Берег был здесь довольно высокий и, видимо, размытый снизу. Саломэ и сама бы, наверное, упала в реку, если бы стояла ближе к Тамар.
Рассказ Саломэ больше соответствовал действительности, потому что подтверждался и словами Давида. Скрывая истинную причину того, почему он оказался так близко от девушек, юноша рассказал следующее. Он искал в кустах пропавшую овцу, как вдруг услышал крики девушек, подбежал к ним и увидел Тамар в воде. Он сразу бросился в реку и схватил девушку в ту минуту, когда она еще не скрылась под водой, и сумел продержать на поверхности достаточно долго. И если ему не удалось сразу же вытащить ее, то только потому, что течение в этом месте очень стремительное.
Сама Тамар, которая на другой день полностью пришла в себя, ничего не помнила и не смогла объяснить, как с ней случилась такая беда. Она считала себя счастливой уже тем, что спасена рукой Давида, и с того дня полагала себя как бы собственностью юноши и стала поистине боготворить его.
Великий господин и его супруга, в первый день занятые больной, совершенно забыли о ее избавителе. Но на второй день, хотя девушка все еще плохо себя чувствовала, великий господин послал одного из своих приближенных за Давидом. Его нашли около отары овец. Когда юноше сообщили, что его хочет видеть великий господин, чтобы вознаградить, добрый Сико со слезами радости обнял Давида:
— Ну вот, а теперь ступай, бог в помощь. Я всегда говорил, что ты станешь тавадом. Видишь, сбылись мои слова.
Эго было сказано так искренне и задушевно, что Давид не смог сдержать слез, поцеловал руку своего друга и сказал:
— А мне бы больше всего хотелось, дорогой Сико, чтобы меня навсегда оставили с тобой в этих горах.
Главный пастух проводил его довольно далеко от стада. При расставании он снова обнял юношу:
— Смотри, Давид, не забывай Сико.
— Никогда я не забуду тебя, Сико, и буду часто навещать, — с теплотой ответил юноша.
Великий господин находился в своей летней резиденции — зале с открытым фасадом. На глинобитном полу стояла широкая тахта, грубо сколоченная из некрашеных досок, покрытая персидским ковром, на ней были разбросаны подушки. На тахте сидел сам великий господин с неразлучными своими советниками. Здесь же были великая госпожа и мачеха Тамар — одна сидела по правую, другая по левую руку великого господина. Ниже них устроились тавады — Арчил, Леван, Закария и Алекс. Наследник в это время играл во дворе с маленьким олененком, которого ему недавно подарили. Тут же расхаживали индейки, разыскивая среди мусора червячков и насекомых. Надутый самец вытянул хобот и, касаясь земли крыльями, в приятной любовной истоме кружил вокруг своих нежных самок, нарушая гортанным клекотом могильную тишину двора.
— В прошлом году у ваших индеек приплода не было? — спросил Леван, уже давно подыскивавший тему для разговора с госпожой.
— Нет, — вздохнула она. — Пусть ослепнут глаза Кекел (речь шла о старой княгине). — Прошлый год, чтоб ей ногу сломать, зашла к нам во двор, увидела десятка два индюшат и говорит: «Вуй мэ! До чего красивые птенцы!» С того дня бедные индюшата стали подыхать один за другим.
В эту минуту появились люди великого господина, ведя с собой Давида. Юноша смело вышел вперед, поклонился и стал перед деревянными перилами, отделявшими летний дворец от двора.
— Ей-богу, хороший, видать, парень! — заговорил тавад Арчил, с ног до головы окинув юношу взглядом.
— Армянин, — сказал сын Левана так пренебрежительно, точно этим словом сказано все. Его сердце глодала зависть, что этот чужак смог спасти Тамар, а он ничем не помог ей.
— Армянин, но храбрый, — заметила госпожа, которой не понравился тон сына Левана.
— Армяне тоже разные бывают, не все же одинаковые! — одновременно произнесли сыновья Закарии и Алекса. Они всегда говорили вместе.
Из замечаний своих советников великий господин уже составил мнение о Давиде и сказал: