Я очень был рад тому, что меня выпроваживали, ибо миссис и мисс Крикль уже начали утирать себе глаза, и мне за них было не менее тяжело, чем за себя. Но я должен же был попросить об одной вещи, такой важной для меня, и тут — сам не понимаю как — я собрался с духом и выпалил:
— Пожалуйста, сэр…
— А? Что? — зашептал мистер Крикль и при этом так посмотрел на меня, словно хотел своим взглядом, как молнией, испепелить меня.
— Пожалуйста, сэр, — опять начал я, заикаясь, — позвольте (я, право, очень сожалею о том, что сделал), чтобы сняли с меня это «написанное» прежде, чем вернутся мальчики.
Действительно-ли уж тут мистер Крикль вышел из себя, или сделал он это, чтобы устрашить меня, только он так стремительно вскочил с кресла и бросился ко мне, что, не дожидаясь человека с деревянной ногой, я пустился улепетывать со всех ног и остановился только в своем дортуаре. Здесь, убедившись, что за мной никто не гонится, я разделся и лег в постель (время было уже спать), но после этого еще часа два, дрожа от страха, я не в силах был заснуть.
На следующее утро возратился и мистер Шарп. Он был старший учитель, и мистер Мелль состоял у него помощником. Мистер Мелль ел с учениками, а мистер Шарп обедал и ужинал за столом мистера Крикля. Он прихрамывал и был, как мне казалось, слабого здоровья. Нос у него был большущий, и он имел привычку склонять голову как-то набок, словно она была слишком тяжела для него. Волосы у него были очень мягкие и волнистые, но первый же приехавший мальчик сообщил мне, что это парик, да притом еще подержанный, и что мистер Шарп каждую субботу после обеда ходит к парикмахеру завивать его.
Ученик, сообщивший мне все это, был не кто иной, как Томми Трэдльс. Он вернулся первым из мальчиков. Представляясь мне, он сказал, что имя его я могу найти с правой стороны ворот, как раз над засовом.
— Вы Трэдльс? — спросил я.
— Он самый! — ответил он и тут же потребовал, чтобы я все рассказал ему о себе и о своей семье.
То, что именно Трэдльс вернулся первым, было для меня большим счастьем. Мой плакат так забавлял Томми, что это положительно выручило меня из беды; мне не нужно было его скрывать: каждому из появлявшихся учеников, и малому и большому, он тотчас же показывал его, говоря:
— А ну-ка, посмотрите, — вот так потеха!
По счастью, большинство мальчиков возвращались из дома в подавленном настроении и не были так буйны, как я опасался. Правда некоторые из них устраивали вокруг меня, словно индейцы, дикую пляску; правда, что большая часть учеников не могла удержаться от того, чтобы не подразнить меня, обращаясь со мной так, как будто я на самом деле был собакой, — они гладили меня, как бы задабривая, чтобы я не укусил их, приговаривая: «Куш, сэр», и звали меня собачьей кличкой «Таузер», Конечно, все это немало смущало меня и стоило мне многих слез, но, в общем, дело обошлось гораздо лучше, чем я предполагал.
Все-таки до приезда ученика Стирфорта товарищи как бы еще не считали меня окончательно принятым в их среду. Этот Стирфорт пользовался репутацией великого ученого, был очень красив собой и по крайней мере лет на шесть старше меня. Меня привели к нему, словно к какому-то важному должностному лицу. Под навесом на площадке для игр он подробно расспросил меня обо всем, касающемся моего наказания, и соизволил изречь, что все это «довольно-таки постыдно», — слова, за которые я ему вечно благодарен.
Разобрав таким образом мое дело и отойдя со мной в сторону, он спросил меня:
— Сколько у вас денег, Копперфильд?
Я ответил, что у меня семь шиллингов.
— Лучше дайте их мне на хранение, — сказал он. — Конечно, если хотите. А если не хотите, можете и не давать.
Я сейчас же поспешил воспользоваться его дружеским предложением и, открыв кошелек Пиготти, все, что в нем было, высыпал ему в руку.
— Быть может, сейчас вы желаете что-нибудь себе купить? — спросил он меня.
— Нет, благодарю вас, сэр, — ответил я.
— Знаете, вы ведь можете это, только скажите, — настаивал Стирфорт.
— Нет, благодарю вас, сэр, — повторил я.
— А непрочь ли вы истратить шиллинга два на бутылочку смородиновой наливки? Мы бы ее распили в дортуаре, — ведь вы как раз, я узнал, будете в моем дортуаре, — сказал Стирфорт.
Правда, мне никогда не приходилось до этого пить наливку, но я сейчас же ответил, что это мне будет очень приятно.
— Прекрасно! В таком случае вы, пожалуй, не будете иметь ничего и против того, чтобы истратить еще какой-нибудь шиллинг на миндальное пирожное?
Я снова ответил:
— Да, сэр, мне это также доставит большое удовольствие.