Если мистер Копперфильд помнит еще такую скромную особу, как я, то прошу мистера Т. передать ему мое неизменное почтение и ту же самую мольбу. Во всяком случае, прошу мистера Т. в_с_е, ч_т_о я з_д_е_с_ь п_и_ш_у, с_о_х_р_а_н_и_т_ь в с_т_р_о_ж_а_й_ш_е_й т_а_й_н_е и д_а_ж_е о_т_д_а_л_е_н_н_ы_м о_б_р_а_з_о_м н_е н_а_м_е_к_н_у_т_ь о_б э_т_о_м в п_р_и_с_у_т_с_т_в_и_и м_и_с_т_е_р_а М_и_к_о_б_е_р_а. Если мистер Т. соблаговолит ответить мне (на что я почти не могу надеяться), то его письмо, адресованное: «Кентербери, М. Э., до востребования», вызовет гораздо меньше последствий, чем посланное непосредственно по адресу той, которая пребывает в глубочайшем своем отчаянии почтительно умоляющим другом мистера Томаса Трэдльса
Эммой Микобер».
— Что же вы думаете насчет этого письма? — спросил Трэдльс, глядя на меня, после того как я еще раз перечел его.
— Ну, а что вы скажете относительна этого письма? — ответил я вопросом на вопрос, видя, что мой приятель, нахмурил брови, не перестает перечитывать послание мистера Микобера.
— Да скажу, что в обоих этих письмах есть что-то более серьезное, чем обыкновенно бывает в письмах четы Микоберов, но что именно — понятия не имею. Не подлежит сомнению, что оба письма совершенно искренни и супруги при этом не сговаривались. Бедная женщина! Было бы просто немилосердно сейчас же не написать ей о том, что мы не замедлим повидаться с мистером Микобером.
Я тем охотнее присоединился к этому проекту, что теперь упрекал себя в недостаточно внимательном отношении к ее последнему письму ко мне. Правда, как я и упоминал здесь об этом, оно заставило меня тогда призадуматься, но, будучи перегружен множеством собственных дел, ничего больше не слыша о Микоберах и вдобавок хорошо зная особенности этого семейства, я мало-помалу забыл о письме миссис Микобер. Мне нередко случалось думать о них, но это касалось их «денежных обязательств» в Кентербери, или я припоминал, как скрытен был со мной мистер Микобер, став клерком Уриа Гиппа.
Я сейчас же настрочил от нас обоих утешительное послание миссис Микобер, и мы подписали его. Вслед за этим, отправившись в город, чтобы сдать письмо на почту, мы с Трэдльсом, помнится, много говорили о Микоберах. Затем мы советовались по этому поводу с бабушкой, и единственно, к чему мы пришли после всех наших совещаний, — это к тому, что нам необходимо явиться на свидание с мистером Микобером точно в назначенное им время.
Хотя мы и явились к условленному месту за четверть часа до назначенного времени, но уже застали там мистера Микобера. Прислонившись к стене, он стоял, скрестив на груди рука, и смотрел на железные зубцы этой стены с таким сентиментальным видом, словно перед его глазами грациозно переплетались между собой ветви деревьев, осенявших его в юности.
Когда мы подошли к нему, он показался нам несколько смущенным и по сравнению с прошлым менее элегантным. Вместо его профессиональной черной пары на нем попрежнему был сюртук и узкие панталоны, но не чувствовалось в нем его обычной изящной самоуверенности. Во время разговора с нами он понемногу становился самим собой, но все-таки его лорнет не висел уже так небрежно и воротник его сорочки, хотя и тех же огромных размеров, не был так туго накрахмален, как бы было прежде.
— Джентльмены! — сказал он нам после первых приветствий. — Вы истинные друзья, друзья в несчастье! Позвольте мне прежде всего осведомиться о состоянии физического здоровья нынешней миссис Копперфильд и будущей миссис Трэдльс… я предполагаю, что мой друг Трэдльс еще не соединился «на радость и горе» с предметом своей любви.
Мы поблагодарили мистера Микобера за его внимание и любезно ответили на его вопросы, а затем он, указывая нам на тюремную стену, снова заговорил:
— Джентльмены!..
Тут я прервал его, сказав, что такая церемонность совершенно излишня и мы просим его говорить с нами попрежнему запросто.
— Дорогой Копперфильд, — воскликнул он, пожимая мне руку, — ваша сердечность подавляет меня! Такое отношение к разбитым обломкам храма, когда-то именовавшегося человеком, — если мне позволено будет так выразиться, — говорит о сердце, могущем быть украшением всего человеческого рода! А теперь я хочу сказать, что вот перед нами тихая, спокойная обитель, где протекло немало счастливейших часов моей жизни…
— И которыми, я уверен, вы обязаны миссис Микобер, заметил я. — Надеюсь, что она здорова?
— Благодарю вас, — ответил мистер Микобер, и лицо его при этом затуманилось, — она чувствует себя ничего… Да, — продолжал он, грустно кивая на стену, — в этой долговой тюрьме… впервые после многих лет мне удалось избавиться от мучительного гнета денежных обязательств. Здесь перестали меня терзать неугомонные голоса назойливых кредиторов, постоянно осаждавших мой дом. Здесь мне не надо было опасаться их стука в дверь, ибо тюремное начальство не допускало их в камеру заключенного. Джентельмены! Бывало, когда тени от железных зубьев на этой каменной стене падали на усыпанную гравием площадку для прогулок заключенных, я видел, как там весело бегали и резвились мои дети, стараясь не наступать на темные пятна этих теней. Я как бы сроднился с каждым камнем этой тюрьмы! И если я обнаруживаю пред вами свою слабость, то теперь вы поймете причину ее.