— А как Эмилия? — спросили мы с Агнессой в один голос.
— С тех пор, мэм, как вы простились с ней, мне никогда не случалось слышать за все время нашей жизни в лесах, чтобы Эмми не упомянула вашего имени в своих молитвах. Так вот, когда мы потеряли вас из виду, мистер Дэви… помните, еще был такой яркий солнечный закат?.. она чувствовала себя очень плохо. Мне кажется, узнай она тогда про то, что мистер Дэви был так добр скрыть от нас, пожалуй, бедняжка не перенесла бы этого. На корабле было несколько больших бедняков, и она стала ухаживать за ними. Были на корабле и дети, и с ними она также принялась возиться. У нее явилось дело, доброе дело, и это помогло ей.
— Когда же она узнала о несчастье? — спросил я.
— Первым услыхал о нем я и почти целый год скрывал от Эмми, — ответил мистер Пиготти. — Мы жили тогда в очень пустынном месте, но какой там был красивый лес, какие чудесные розы вились по всему нашему домику до самой крыши!.. Однажды, когда я работал в поле, зашел к нам земляк из Порфолкского или Суффолкского графства… уж не помню, из какого именно. Конечно, его радушно встретили, накормили, напоили, приютили. Так мы все в колонии делаем. У этого самого земляка и оказалась старая газета, да еще какой-то напечатанный рассказ об этой ужасной буре… Вот таким образом Эмми об этом и узнала. Когда я вернулся вечером домой, ей уже все было известно.
Он произнес последние слова более тихим голосом, и на лице его появилось хорошо знакомое мне серьезное выражение.
— Что, это очень на нее подействовало? — снова в один голос спросили мы с Агнессой.
— Да, очень подействовало, — качая головой, ответил мистер Пиготти, — да, верно, и до сих пор она не совсем еще пришла в себя. Мне думается, ей пользу принесло одиночество, и еще помогало справляться с горем то, что ей приходилось смотреть за птицей и вообще за домашним хозяйством. Интересно знать, мистер Дэви, — задумчиво проговорил он, если бы вы теперь увидели мою Эмми, узнали бы вы ее?
— Да разве она так изменилась? — сказал я.
— Право не знаю. Я ведь вижу ее каждый день, а тогда это не так бросается в глаза. Но все-таки иной раз мне кажется, что она совсем не та. Такая она худенькая, словно измученная, — рассказывал мистер Пиготти, глядя в огонь, — кроткие ее голубые глазки грустны, личико худенькое, хорошенькая головка все больше к земле клонится, вид какой-то робкий… вот вам теперешняя Эмми.
Мы молча глядели на него, а он попрежнему сидел, уставившись в огонь.
— Некоторые из наших соседей, — снова заговорил старик, — думают, что она была несчастна в любви, а другие считают, что у нее перед самой свадьбой умер жених. Никто не знает, что с нею приключилось. У Эмми было много случаев хорошо выйти замуж, но она объявила мне: «Нет, дядюшка, с этим навсегда покончено». Со мной она весела, а когда кто придет, сейчас же исчезает. Охотно пойдет бог знает как далеко поучить ребенка, поухаживать за больным, помочь готовить приданое девушке, выходящей замуж. (Сказать к слову, она для многих таких девушек трудилась над их приданым, но никогда не бывала ни на одной свадьбе). Старого своего дядю она крепко любит. Очень терпелива. Вокруг в ней души не чают и старые и малые. Каждый, кто в беде, идет к ней. Вот какова теперь Эмми.
Старик провел рукой но лицу, подавил вырвавшийся у него из груди вздох и, оторвав глаза от огня, стал смотреть куда-то вверх.
— А Марта все еще живет с вами? — поинтересовался я.
— Heт, мистер Дэви, она на второй же год после нашего приезда вышла замуж. За нее посватался один парень, батрак фермера, возивший мимо нас разные припасы своего хозяина на соседний рынок: это, знаете, прогулочка миль в пятьсот в оба конца! И вот этот самый парень захотел на ней жениться (женщин ведь у нас там мало), чтобы потом с нею вместе устроиться на своем хозяйстве в наших зарослях. Марта попросила меня рассказать этому парню всю ее историю. Я это сделал. Они поженились и живут теперь миль за четыреста от всякого человеческого жилья, — там, кроме собственного голоса да певчих птиц, ничего не услышите!
— Ну, а как миссис Гуммидж? — спросил я. Очевидно, это была веселая тема, так как мистер Пиготти вдруг разразился громким хохотом и стал потирать свои колени руками совершенно так же, как делал это, бывало, находясь в особенно веселом настроении, в своей ярмутской старой барже.
— Поверите ли! — воскликнул он. — Ведь и за нее сватались! Ну, вот провались я на этом месте, если корабельный повар, собиравшийся стать колонистом, не предлагал ей руки и сердца!