Не стоит говорить, сколько раз прошел я взад и вперед по улице, прежде чем решился взойти на крыльцо дома, где жила мисс Мильс, и постучать в дверь. Даже когда я уже постучал, у меня мелькнула мысль, спросить (подражая Баркису), не здесь, ли живет мистер, Блэкбой, и, извинившись, сбежать. Но я поборол в себе это малодушие.
Мистера Мильса не было дома. Да его и не нужно было. Дома была мисс Мильс. Вот это было важно. Меня провели наверх, в комнату, где сидели мисс Мильс и Дора. Здесь же был и Джип. Мисс Мильс переписывала ноты (помню, это был романс «Похоронная песнь любви»), а Дора рисовала цветы. Можно вообразить, что почувствовал я, узнав на рисунке поднесенный мною букет, тот самый, что я купил на Ковентгарденском рынке! Не могу сказать, чтобы цветы на рисунке очень походили на мои цветы и вообще на когда-либо виденные мною цветы, но я узнал свой букет по бумаге, в которую он был завернут, — она была на рисунке передана очень верно.
Мисс Мильс была очень рада видеть меня и жалела, что ее папы нет дома, но, помнится, мы все трое мужественно перенесли его отсутствие.
Мисс Мильс поговорила со мной несколько минут, а затем встала, положила перо на «Похоронную песнь любви» и вышла из комнаты.
Мне начало приходить в голову, не отложить ли свое объяснение в любви до завтра.
— Надеюсь, что ваша бедная лошадь не слишком была утомлена, добравшись домой? — спросила Дора, глядя на меня своими дивными глазами. — Ей пришлось немало-таки пробежать.
Я тут подумал, что обязательно следует объясниться сегодня же.
— Да, — ответил я, — моя лошадь, пожалуй, могла устать, так как у нее не было ничего, что могло бы поддерживать ее силы.
— Разве у бедняжки не было корма? — осведомилась Дора.
Я опять стал склоняться к тому, чтобы все отложить до завтра.
— Нет, нет, недостатка ни в чем у нее не было, — заикаясь, проговорил я, — но я хотел сказать, что лошадь не испытывала невыразимого счастья, какое выпало на мою долю, — быть так близко подле вас.
Дора склонилась над своим рисунком и немного погодя (эти минуты я весь был словно в огне, а ноги были у меня, как лед) промолвила:
— Но одно время вы что-то не очень дорожили этим счастьем.
И увидел, что отступление невозможно и надо немедленно действовать.
— Вы, например, нисколько не дорожили этим счастьем, сидя с мисс Китти, — пояснила Дора, подняв брови и тряхнув головкой.
Надо сказать, что мисс Китти была то юное существо с маленькими глазенками, в розовом.
— Хотя, конечно, — продолжала Дора, — почему вам дорожить этим счастьем и вообще почему это даже называть счастьем? Просто, это вы говорите так, на ветер, и вы совершенно вправе делать все, что вам угодно… Джип, скверная собачонка, сюда!
Не знаю уж, как это случилось. Все произошло в одно мгновение. Я опередил Джипа и схватил Дору в свои объятия. Я вдруг стал необыкновенно красноречив, слов мне не приходилось искать. Я говорил ей, как люблю ее, как могу умереть без нее, как боготворю и поклоняюсь ей… А Джип в это время надрывался от лая. Когда же Дора склонила головку и заплакала, мое красноречие совсем вышло из берегов. Я молил ее сказать одно слово — и я сейчас же с радостью умру ради нее. Я говорил ей, что жизнь без ее любви не имеет для меня никакой цены и такой жизни и не могу и не хочу выносить; говорил, что с того момента, как увидел, полюбил ее, думал о ней каждую минуту и днем и ночью и в этот момент люблю ее до безумия. «Я знаю, — восклицал я, — что люди любили до меня и будут любить после меня, но никто никогда не смог и не сможет любить так, как я люблю вас!»
И чем больше я приходил в неистовство, тем громче лаял Джип. Каждый из нас по-своему с каждой минутой становился все безумнее.
Но вот мы оба с Дорой уже довольно спокойно сидим на диване, а Джип лежит на коленях своей хозяйки и, моргая, миролюбиво поглядывает на меня. Гора свалилась с моих плеч. Я блаженствую. Мы с Дорой помолвлены.
Решили мы с Дорой нашу помолвку держать в тайне от мистера Спенлоу, и мне в голову не приходило, что в этом есть нечто предосудительное. Когда Дора, отыскав мисс Мильс, привела ее с собой, та была задумчивее обыкновенного. Боюсь, что происшедшее с нами пробудило эхо, дремавшее в ее памяти. Но это не помешало ей благословить нас и уверить в своей вечной дружбе. Говорила она с нами, как подобает говорить отшельнице, отрекшейся от света.
Какое это было беспечное, счастливое, головокружительное, глупое время!