Считая, что тетушки уже сообщили мне все свои условия, я выразил им свою самую горячую благодарность и приложился сначала к руке мисс Клариссы, а затем к руке мисс Лавинии. После этого мисс Лавиния поднялась с места и, извинившись перед Трэдльсом, что на минуту покидает его, попросила меня следовать за собой. Весь дрожа, я пошел за ней в другую комнату. Здесь я увидел мою любимую… Она стояла за дверью, заткнув себе уши и повернув свое личико к стене. Джип, с головой завернутый в полотенце, был засунут в грелку для тарелок.
О, как восхитительна была она в своем черном платьице! Как рыдала она сперва, и с каким трудом мне удалось заставить ее выйти из-за двери, и как счастливы были мы, когда наконец она решилась выйти! А какое настало блаженство, когда Джип был вынут из грелки, с него снято было полотенце, он отчихался и мы снова очутились все трое вместе!
— Любимая моя Дора! Теперь уж моя, моя навсегда! — воскликнул я.
— О, прошу, не говорите этого! — взмолилась Дора.
— Да разве вы не навсегда моя?
— Конечно, ваша, — воскликнула Дора, — но мне так страшно!..
— Страшно? Родная моя!
— Да, страшно. Мне он не нравится, — промолвила Дора. — И почему только он не уходит?
— Кто, душа моя?
— Ваш друг, — ответила Дора. — Что ему за дело до всего этого? Он, должно быть, очень глуп.
О, как очаровательна была она в своей детской наивности!
— Любимая моя! — воскликнул я. — Да это лучший из людей на свете!
— А зачем нам лучшие люди на свете? — надув губки, промолвила Дора.
— Дорогая моя, как только вы узнаете моего друга, вы очень его полюбите, — уверял я. — А знаете, скоро моя бабушка навестит вас, и вы, узнав ее, тоже полюбите.
— Нет, нет, пожалуйста, уж не привозите ее! — с испуганным видом, сложив руки, взмолилась Дора и тут же поцеловала меня. — Не привозите! Я знаю, что она гадкая, зловредная старуха. О, пусть она не является сюда, Доди! (Так она исказила имя Давид.)
Я видел, что разубеждать ее в эту минуту бесполезно, и я смеялся, восхищался ею, был очень влюблен и очень счастлив… Дора показала мне новый фокус Джипа: он выучился стоять в углу на задних лапках (признаться, держался он таким образом один миг и после этого падал). Уж, право, не знаю, сколько мог бы я здесь пробыть, совершенно позабыв о Трэдльсе, если б за мной не пришла мисс Лавиния. Тетушка Лавиния полюбила Дору (по ее словам, племянница, как две капли воды, была похожа на нее самое в молодости, но она, видно, порядком изменилась) и обращалась с нею, совсем как с куклой. Я пытался уговорить Дору выйти в гостиную и познакомиться с Трэдльсом, но, чуть я об этом заикнулся, она убежала в свою комнату и заперлась там. Мне ничего больше не оставалось, как одному вернулся к Трэдльсу. Мы простились с тетушками и вышли на улицу.
— Трудно представить себе что-либо удачнее, — заговорил Трэдльс, — и обе старые дамы показались мне премилыми. Знаете, Копперфильд, меня нисколько не удивит, если вы женитесь на несколько лет раньше меня.
— Скажите, Трэдльс, играет ли ваша Софи на каком-нибудь музыкальном инструменте? — спросил я, преисполненный гордости.
— Она играет на фортепиано так, что может учить музыке младших сестер, — ответил Трэдльс.
— Поет она? — продолжал я допрашивать.
— Поет иногда баллады, чтобы развеселить своих, когда они бывают не в духе, но вообще пению она никогда не училась.
— А поет она, аккомпанируя себе на гитаре? — еще спросил я.
— О нет! — ответил Трэдльс.
— Рисовать она тоже не умеет?
— Совсем не умеет, — подтвердил Трэдльс.
Я обешал Трэдльсу предоставить ему случай послушать пение Доры и показать, как она рисует цветы. Друг мой заявил, что это доставит ему величайшее удовольствие, и мы, взяв друг друга под руку, в самом восхитительном настроении зашагали домой. Дорогой я завел разговор о Софи, и Трэдльс говорил о ней с такой нежной любовью, что я был восхищен. Мысленно я сравнивал ее с Дорой, сознавая в глубине души все преимущества моей любимой, но в то же время как-то наивно считал, что и Софи очень хороша для Трэдльса.
Понятно, бабушке сейчас же было доложено о благоприятном исходе переговоров и вообще обо всем, что во время этого визита говорилось и делалось. Она была счастлива моим счастьем и обещала побывать у тетушек Доры в самое ближайшее время. Но вечером, когда я уселся писать Агнессе, бабушка так долго прогуливалась взад и вперед по нашим комнатам, что я начал думать, не собирается ли уж она ходить так до самого утра.
Письмо мое к Агнессе было полно горячей благодарности; я в нем описывал блестящие результаты того шага, который я сделал по ее совету. Она ответила мне на это письмо с обратной почтой. Тон письма ее был веселый; она горячо желала мне счастья и уверяла, что не сомневается в нем. С этого времени я всегда видел ее веселой.