- Куда, товарищ генерал-майор?
Командующий Сопротивлением взглянул на карту, среди массы красных, желтых, коричневых и черных точек нащупал глазами центр Черноземья и с размаху воткнул туда первый зеленый флажок.
- На Воронеж!
Глава 1.
Глава 1. Воронежа больше нет
С каждой полуразрушенной ступенью, с каждым покоренным этажом бывшей железнодорожной управы Лучник все больше ощущал усталость, падающую на него по мере приближения колокольного боя. Возможно, еще какой-то час, и картина, которую он так часто прокручивал в своем истерзанном воображении за последний месяц, станет реальностью. В 20.40 звонарь поднимется на башню, что стоит напротив управы, возьмется за язык колокола и... Стрела, пущенная из мощного арбалета, поймав поток ветра, пересечет проспект Революции и вонзится в черный балахон. Там, где сердце. И колокол не зазвучит. А человек, способный одним только взглядом лишить жизни сотни людей, - и тех, кто подвержен Давлению, и тех, что стойко переносят его, - падет от точного выстрела. И Давления больше не будет! Никогда.
Впрочем, Лучник не верил в это. Он усмехнулся, вспомнив одержимость Кочегара идеей остановить безумие, избавить шаткий мир от убийственных скачков, отвергнуть проклятие небес. И в этой одержимости он, Лучник, лучший стрелок округи, ставший живой легендой далеко за ее пределами (во всяком случае, Кочегар, гроза Левобережья, в этом не сомневался), должен был сыграть главную роль. Победить или умереть! А когда на кону жизнь, все прочее - пустяк. Для сотен, тысяч выживших, но только не для него.
Плевал он на эту чертову жизнь! С тех самых пор, как при родах к праотцам отправилась его жена. Плевал, когда прятал в Нововоронеже Антона, своего чудо-сына, когда, не раздумывая ни секунды, бросился на его поиски - через гиблые места, кишащие дикими тварями, мимо землянок людоедов, к центру Черноземья. Плевал, когда стоял на окраине Воронежа в заснеженной степи напротив Красных Октябрей - без коня, с одним только луком. Плевал, когда убивал подругу Кочегара. И даже когда умирал в его логове, тоже плевал.
Поэтому не испытывал Лучник ни страха, ни сомнений, поднимаясь на башню железнодорожной управы. Ведь что может быть страшнее ада вокруг - только ад в собственной голове. И в сердце, лишенном тепла.
- Я остановлю этот ад! - шепнул он и прислушался.
Откуда-то из тьмы управы раздался тихий смех. Будто ребенок хихикал в люльке, радуясь матери. Нет, показалось - лишь ранняя весенняя капель да неуверенный хруст стекла под сапогом. Ни щебета птиц, ни стона зверя, ни людского шепота. Все, как вчера, когда он крался с улицы Манежной к проспекту, к заветному перекрестку. Эти места у ЮВЖД, пропитанные страхом к чему-то нечеловечески дикому, давно осиротели - каждый старался держаться подальше от колокольного звона, хотя понимал, что без него ему конец. Звон давно уже стал спутником этого полумертвого мира, а у Лучника не было выбора.
Колокольный звон обрушивался на Воронеж внезапно, когда его никто не ждал, и с каждым новым ударом уносил жизни, которых в этом безумном, безумном, безумном мире и так осталось немного. Колокол всегда бил, предупреждая о надвигающемся Давлении. В последнее время этот звук раздавался все реже и реже, и Лучнику составило много труда предугадать его сегодня. Цель была проста: нет, не остановить Давление, это все сказки. Убить черного звонаря, попасть в подземный мир и найти сына. Если, конечно, Кочегар не солгал, сказав, что Антон у звонарей.
Снова послышался смех, но уже отчетливее. Жуткий, вымученный смех.
Лучник скинул рюкзак, присел на поваленный древний сейф и пристроил рядышком потертый черный Nikon, собранный доморощенными умельцами с рабочих кварталов Левобережья. Добрый верный друг, прошедший неоднократные испытания на унылых заводских площадках ВАСО, не раз пробивавший стальными стрелами обшивки мертвых самолетов с двухсот метров, но реально пока не пригодившийся в бою. Грозное оружие безумного настоящего, ждущее своего часа, - самопал-арбалет, сведенный из остатков автоматической винтовки М-16 и титанового скелета ParkerCyclone. Легкий и меткий. Лучник погладил затертый полинялый ремень от давно отслужившей свое фотокамеры. На ремне сохранилась надпись - Nikon. И никому даже в голову не пришло давать другое имя этому смертоносному малышу в день его рождения.
- Восьмой этаж, - прошептал Лучник, доставая из рюкзака жестянку с черным кофе. - Кажется, пора...
Он неторопливо отправил в рот пригоршню «коричневой чумы» (так порошок прозвали его недавние друзья Красные Октябри), по привычке поежился от горечи кофе и, наконец, огляделся. В небольшой оконный проем врывались вечерние солнечные лучи, заигрывая со стоящим у облупившейся стены портретом Ленина. Лучник улыбнулся: «Сколько ж вождей наштамповали!? Что в подвалах авиационного, что в мастерских Рудгормаша, что на Шинном заводе. Даже здесь остался!»