- Вот черт! Вокруг меня хаос, а я спокоен, как танк! Идти-то куда?
Герман понял, что вспоминать и понимать что-то бесполезно, если даже слово «танк» для него загадка. «Само придет» - решил он и, пошатываясь, стал подниматься на насыпь. Вдруг сбоку, в кирпичах, что-то хрустнуло. Герман застыл вполоборота, мысленно рассчитывая расстояние до забора и автобуса. Метров 25-30. Он не знал, что делать, но руки опередили разум: он резко выхватил арбалет, молниеносно справился с тетивой и стрелой и, рывком повернувшись на звук, спустил курок. Даже не целясь! За горсткой кирпичей что-то жалобно пискнуло. Герман приблизился к забору и увидел, как в предсмертных конвульсиях бьется громадная крыса, пришпиленная стрелой к старому кожаному ботинку.
- Одуреть! - удивился Лучник, разглядывая чертову тварь. Он не знал, чему больше удивляться - то ли столь меткому выстрелу и быстрой реакции, то ли неимоверным размерам убитого грызуна. - Неужто радиация?
Впрочем, едва ли. Незнакомки, да и сам Герман, вроде как признаков мутации не имели. Он вспомнил про жестянку с кофе, книгу, подаренную ему Кочегаром. Кто такой Кочегар? Неужели возвращается память? Герман попытался вспомнить что-то еще, но тщетно - мысли путались между девушками, дрезиной и теплом рук Алины. Герман без лишних эмоций стряхнул со стрелы крысу, придавил ее большим камнем и двинулся обратно к потухшему костру.
Уже с рюкзаком он, наконец, взобрался на насыпь и обомлел. Там, за железной дорогой и порушенными постройками, открывался удивительный и одновременно чудовищный вид. Как ребенок, только открывающий мир, Герман выронил из рук арбалет и рюкзак, попятился назад и чуть было не споткнулся о камень. Перед ним бешено несла небольшие льдины широкая река, имени которой он не знал. Образуя пенистые волны у берега, река издавала дикие звуки и напоминала живое раненое существо. Над рекой слева и справа возвышались разорванные пополам мосты, а на другом берегу, казалось, поселилась сама смерть. Там, среди корявых деревьев, громоздились высотки. И все бы ничего, да вот только все они были мертвы, будто после бомбежки. Разрушенные здания свидетельствовали о том, что случилось нечто невообразимое, неподвластное уму и сердцу, а взошедшее над всем этим кошмаром солнце скорее подчеркивало всю нелепость пейзажа, чем радовало глаз. Герман прищурился - действительно, где-то вдали на том берегу стоял черный столб дыма, такой же неподвижный и безжизненный, как и забытые богом многоэтажки.
- Вау, - выдохнул Герман и опустился на рельсы. - Я в аду?
В той стороне, куда уехали незнакомки, виднелась табличка с надписью «Станция Березовая ща». Герман взял рюкзак, высыпал содержимое прямо на щебенку и, присев, осмотрел пожитки: жестянка (гремит еще!), зеркальце, засохший ломоть хлеба, консервная банка «Завтрак туриста» и... книга. Потрепанный томик какого-то Мандельштама. Герман открыл книгу на странице, заложенной сухим кленовым листом и, прежде чем погрузиться в сон, прочел:
«Дорогой Корней Иванович!
Я обращаюсь к вам с весьма серьезной для меня просьбой: не могли бы прислать мне сколько-нибудь денег. Я больше ничего не могу сделать, кроме как обратиться за помощью к людям, которые не хотят, чтобы я физически погиб.
То, что со мной делается, - дольше продолжаться не может. Ни у меня, ни у жены моей нет больше сил длить этот ужас. Больше того: созрело твердое решение все это любыми средствами прекратить. Это - не является «временным проживанием в Воронеже». Я - тень. Меня нет. У меня есть только одно право -умереть. Ничего больше нет. Ни страны, ни людей. И когда я выхожу на улицу погулять в парк за Фридриха Энгельса и наблюдаю кормящих голубей старушек, когда я пытаюсь написать хоть две строчки стихов о них, у меня ровно ничего не выходит. Кроме слов: «Воронежа больше нет»...
...И Герман уснул.
Глава 2. Парк культуры и отдыха имени Кагановича
Ему снилась белокурая девушка. Казалось, что он чувствует ее тепло. Но сквозь легкую дымку он уже слышал чей-то голос. Чувство тревоги, поднявшееся из глубины сознания, требовало, чтобы он открыл глаза и встал на ноги. Герман не спешил, он прислушивался, не открывая глаз, стараясь связать воедино каждое услышанное слово.
- Глянь, он там не сдох? - раздался сиплый голос.
- Если сдох, его пожитки мои, - второй голос принадлежал мужчине помоложе.