Ах, как любил, как знал и я в родной моей смоленской земле эти маленькие русские поэтические речки, составлявшие как бы непременную часть далекого нашего детства!
«Я не сказал своим спутникам, — рассказывает Солоухин, — зачем мы пришли в Бусино, боясь, что придем, а здесь ничего нет. Теперь, вечером, нужно было мне установить все точно. Я вышел на улицу. Пока мы сидели в горнице при керосиновой лампе, взошла луна, зеленая, свежая, будто только сейчас умылась светлой водой. Тумана в овраге стало еще больше...
На дне оврага безмолвие охватило меня. Тогда в лунном безмолвии послышалось далекое, но явственное бульканье воды. Я пошел на звук... Четыре дубовых венца образовали прямоугольный сруб... Черный поблескивающий сруб до краев был наполнен водой. Но я узнал об этом, только дотронувшись до воды ладонью. Она была так светла, что ее как бы не было...
Только так, среди травы, цветов, пшеницы, и могла начаться река Ворша. Встретится на ее пути и грязь, и навоз, и скучная глина, но она безразлично протечет мимо всего этого, помня свое чистое цветочное детство».
Описать так колыбель родной реки мог лишь художник, родившийся и выросший в русской деревне. Не так ли из скромных родников жизни народной, из родной колыбели, вытекает жизнь поэта, который обязан помнить «свое чистое цветочное детство», свою землю, свою старину?
«Владимирские проселки» написаны безукоризненно чистым, поэтическим, ясным для всех языком. Связанный кровно с деревней, с русской природой (в судьбе художника так много значат первые переживания и наблюдения, навеки откладывающиеся в душе), Владимир Солоухин зорко видит и чутко слышит, замечает то, что пришлому чужому человеку, пожалуй, трудно подметить, как бы ни напрягал он свое зрение и слух. Очень хорош, верен и поэтичен пейзаж. Хороши и верны разговоры людей, хороши эти живые, невыдуманные люди!
У Владимира Солоухина есть свое лицо, есть тот особенный, ему одному свойственный писательский почерк, по которому, раскрыв книгу, внимательный читатель безошибочно узнает автора, не глядя на обложку книги. Это качество — свое лицо писателя — самый верный признак подлинного таланта.
К сожалению, нередко бывает и так: станешь читать толстенную книгу даже прославленного писателя, в которой описывается и любовь, и всяческие страсти, и вдруг неудержимо потянет на зевоту. Книгу Солоухина, в которой нет ни слова о «пылкой любви», о необычайных похождениях героев, нет никакой пряной и острой приправы, старый и малый русский человек прочтет с волнением и подлинным удовольствием. И это — несомненное доказательство таланта писателя, подлинной поэтичности книги, свежести ее и правдивости.
Быть может, скромным по объему очеркам Владимира Солоухина не хватает «широкого охвата». Это не эпопея, не роман. Но все же от небольшой книжки не хочется оторваться, ее читаешь с наслаждением, временами кажется, что сам путешествуешь с автором по родным русским проселкам. И, дочитав книгу, испытываешь приятное чувство, точно напился в душный день из чистого лесного ручья.
Моя комната
Нет, никогда не был я коллекционером. Я не собирал почтовых марок, редких старинных книг в кожаных переплетах, старинных монет и медалей, золотых и серебряных вещиц, редкой дорогой посуды. Мои друзья удивлялись, однако, множеству хранившихся у меня предметов, украшавших просторный мой кабинет. Из давних и далеких путешествий моих по белому свету я привозил иногда случайно сохранившиеся небольшие вещицы, помогающие мне и теперь вспоминать далекое прошлое, людей и приключения. Сохранились у меня кое-какие предметы и от раннего детства. Они напоминают мне самые счастливые годы моей жизни, когда перед глазами ребенка раскрывался великолепный и таинственный мир.
Я давно заметил, что у некоторых предметов есть свои судьбы, как есть свои судьбы у живых людей. Некоторые вещи бесследно исчезают, некоторые продолжают существовать долгие годы и даже века. Многое могут напомнить они внимательному человеку, прожившему долгую жизнь. О тех вещицах и предметах, которые, не задумываясь о их значении, собирал я в моих путешествиях, о вещах, сохранившихся от моего детства, хочу я вам рассказать.
Письменный стол
Особенно дорог мне небольшой письменный стол из мореного черного дуба. Стол этот стоял некогда в комнате моего дядюшки Ивана Никитича, хорошо знавшего столярное мастерство. В те времена мореный дуб добывали в небольшой нашей речке, носившей древнее имя Гордота. Когда-то, в незапамятные времена, по берегам речки росли зеленые дубравы. Старые, подмытые в половодье весенней водой, деревья сами падали в речку. Толстые их стволы заносил песок и речной ил. Известно, что дуб в воде не гниет. Бог знает когда росли эти могучие дубы. Быть может, при Иване Грозном или царе Петре? Покрытые илом и песком стволы, быть может, сотни лет пролежали на дне реки? Теперь уже нет мореного дуба, из которого некогда делалась ценная мебель.