Днем я увидел печальную картину. Там, где был мост, несся и ревел мутный поток. Не встречая препятствий, вода шла валом, растекаясь внизу в огромный пенящийся разлив. Вывернутое с корнями дерево застряло на мельничных сваях. Впечатления катастрофы, грязи и беспорядка были так сильны, что я отвернулся. Быть может, с тех пор я не люблю ранней весны, половодья.
Но зато с какою радостью встречали мы первые дни зеленой весны, дни зацветания, жаркое лето.
Тихие дни, тихие ночи. Я просыпаюсь на сеновале. Будят меня знакомые голоса, хлопанье крыльев и бодрый петушиный крик как бы у самого уха. Душисто пахнет сено. Ласточки-касатки снуют над самою головою. Со свистом ныряют они в открытые освещенные солнцем ворота, исчезают в голубом, сверкающем и безбрежном мире. В прорвавшемся солнечном луче плавают, пляшут золотые пылинки.
Прозрачны были знакомые ручейки, тиха и извилиста речка, протекавшая в укрытых ивняком и ольховником берегах. Чудесными, полными сокрытых сказочных тайн казались мне в детстве родные уголки, кудрявые веселые перелески, душистые поляны, заросшие земляникой. В кустах на земле я находил гнезда маленьких птиц, и каждая такая находка была для меня событием. В лесу и в поле учился я видеть и слышать. Я видел, как распускаются цветы и растут травы, различал запахи трав и цветов, умел находить самые душистые ягоды, скрывавшиеся в тени кустарников и листвы.
Как рассказать об этих, далеких теперь днях, когда в моем существе закладывалась переполнявшая меня радость жизни. С бьющимся сердцем ходил я по земле, украшенной зеленью и цветами. В уединенных скитаниях раскрывались передо мною прекрасные тайны природы. В детском моем одиночестве переполнявшие меня чувства находили страстное выражение. Помню: один бродил я в лесу среди пахучей листвы, пропускавшей золотые лучи летнего солнца. Счастье хлынуло мне в душу. Это был поток счастья, великой радости. Слезы душили меня. Я упал на землю и обнял ее, припал к ней грудью, лицом. Я поливал ее слезами, чувствовал ее запах — сырой, прохладный, давно знакомый мне материнский, родной запах земли...
Такими слезами плакал я только дважды.
Это было в далеком детстве, должно быть, еще до учения.
Поздним осенним вечером я подошел к окну. Сквозь светлую раму я увидел звезды. Чистый свет их, красота ночи поразили меня. Я стоял, потрясенный величием звездного неба. Прижавшись лицом к стеклу, я заплакал. Это были радостные, вдохновенные слезы.
Родная Смоленщина, милый с детства, скромный и тихий край, никогда не славившийся богатством! Малы и бедны были знакомые деревеньки, отнюдь не блиставшие живописной красотою. Не было здесь расписных оконных наличников, обычных для северных и степных богатых деревень, резных нарядных крылечек, широких распашных ворот. В редкой деревеньке увидишь, бывало, тесовую крышу, посаженную перед окнами жалкую рябину. Крошечные оконца глядели на улицу, осенью и весною обычно утопавшую в грязи. Над соломенными крышами вздымались, скрипели колодезные журавли с окованными деревянными бадьями, с вросшими в землю долблеными, изгрызенными корытами-комягами, в которых поили зимою лошадей. Как памятна эта деревенская немудреная картина: зимние морозные дни, над заснеженными крышами столбами стоят по утрам лиловые дымы, скрипят колодезные журавли, звенят ведра, слышатся женские голоса. По скрипучему белому снегу, задрав хвосты, весело бегут к водопою обросшие длинною шерстью лошадки и жеребята.
Многое неузнаваемо менялось еще в той, дореволюционной деревне, как бы предчувствовавшей наступавшие новые времена. Умнел, набирался новых познаний деревенский мужик, которого городские мещане-прасолы, разъезжавшие по деревням, презрительно кликали сиволапым. Все больше и больше народу уходило на заработки в город, уезжало на шахты, на землекопные работы (канавщиков-землекопов называли на Смоленщине грабарями и курлыками). Весь соседний Юхновский уезд, песчаные земли которого были особенно неплодородны, уходил на лето на земляные работы, иногда за тысячи верст. Была и в нашей волости деревня Бурмакино, в которой жили чернобородые мужики-землекопы. Я любил смотреть, как работают они на мельничной плотине, заделывая весеннюю «прорву», засыпая глиной отмель у мельничного деревянного става. Как ходко и ловко двигались в их руках деревянные легкие лопаты с обтершимися до серебряного блеска узкими железными наконечниками работы деревенского кузнеца Акима. Что-то древнее, давнее было в форме этих деревянных простых лопат. Наверное, точно такими же лопатами насыпали высокие курганы на берегах рек, строили высокие земляные городища древние наши предки славяне-кривичи.