Лев Толстой был барин, граф, «подделывался» под мужика (самый плохой, фальшивый репинский портрет Толстого: босиком, за сохою, ветер бороду относит). Дворянское умиление мужиком, скорбь раскаяния. А все же гениальная чистая правда! Один Толстой умел заставить читателя плакать. Плакали мы и над Петей Ростовым, и над «графинюшкой» Наташей, и над Алешей-Горшком. А вот над Алексеем Карамазовым и Сонечкой Мармеладовой плакать почему-то не хочется.
Тема самоубийства у Толстого: Поликушка, Позднышев, Анна Каренина. Все — чистые, правдивые и праведные люди.
А вот у Достоевского его «самоубивцы» — или сладострастники, или безбожники, или негодяи: Свидригайлов, Ставрогин, Смердяков...
И в этом у них такое несходство!
Подмешать в русскую кровь капельку чуждой знойной крови — какой засверкает свет! Таков Пушкин. И не от этой ли «подмеси» крови наша необыкновенная талантливость, а быть может, необыкновенное наше беспутство?
Читал выдержки из дневника Пришвина. Игра словами и мыслями. Лукавое и недоброе. Отталкивающее самообожание. Точно всю жизнь в зеркальце на себя смотрелся.
Пришвин родом из елецких прасолов, в облике было что-то цыганское. Земляк Бунина, который, говорят, его не любил.
Был в Калуге, в родном городе. Что-то уцелело от старого. Сквозная, легкая колоколенка на зареве неба. Городской сад, где в детстве я испугался фейерверка. Ока. Люди.
Необыкновенная, мокрая осень. Почти все время дожди. Вода на полях, на пашне. Дороги непроходимы даже для грузовых машин. (В полях не выкопана картошка, остались овсы и гречиха, кое-где осталась на корню рожь.)
Вечером Волга тихая, по-осеннему темно, не холодно. На Волге, в отдалении, огоньки. Земля кажется пустынной.
Ночь тихая, светлая, месяц. Бегут облака. Сухо, тепло, не морозит. Вышел с крыльца — каждый звук слышен. Темнеют вершины деревьев.
Нет ничего радостнее и приятнее делания добра. Даже самое маленькое добро — оказать услугу, уступить место, помочь встать — приятно и хорошо.
Вчера был первый теплый летний день. В лесу на лицо садилась паутина. Верный признак наступления доброй летней погоды. Сейчас утро, восходит солнце. Сижу один. Хочется хоть что-нибудь еще надиктовать.
Желание смерти: «Хочу домой!» Как у ребенка: спать, спать, спать!
И ничего-то, ничего страшного в самой смерти, когда «уходят домой». Ужасно лишь умирание: борьба жизни со смертью. Вот тут-то и страшна жизнь — не отпуская и мучая жертву.
Сейчас — ночь. Шумит лес, шумит Волга. И, боже мой, какая непроглядная, густая, осенняя темень.