— Ты видела, кто это сделал? — спросил Скар.
— Я.
Скар стиснул зубы и замычал, как от боли.
— Что это значит? — спросил След.
Ведя пальцем по буквам, Сандра прочитала надпись.
Скар схватил ее за волосы и развернул лицом к себе.
— Зачем ты это сделала?
— Просто так. Чтобы все знали, что ты мой господин!
Скар задумался.
— След, ты понял, что она сказала?
— Она хочет, чтобы все знали, что ты ее господин.
— Да, это она вырезает на дереве в центре леса на ничейной земле. Кто ходит в ничейный лес, а? Сколько человек в нашем форте умеют читать? Умник, его баба и, может быть, еще его сын. По–моему, она нас обманывает, но я не могу понять, в чем.
— Хозяин, я что–то не так сделала? — спросила Сандра, придав себе встревоженно озабоченый вид.
— Ты все делаешь не так! Я ей не верю, — продолжил он, отводя Следа от дерева, к которому все еще была прикована Сандра. — Но она ведет себя как преданная собака. Сегодня ночью разбудила меня и сказала, что веревка, которой я ее связал, развязалась.
— Врет. Сама развязала.
— Но зачем тогда будить меня? И мои узлы до сих пор не удавалось развязать никому. Может, веревка на самом деле развязалась..? Когда я говорю с ней, я чувствую себя дураком. Мы говорим одинаковые слова, но не понимаем друг друга. Как бы там ни было, я не позволю ей дурить меня на глазах у Лося.
— Ты ее накажешь?
— Нет. Здесь за ручьем я видел кусты красной одури. А у ручья растет крыжак.
— Выплюнет.
— Вот тогда я ее накажу.
Земля
— Ну ладно, Мастер, но будь разумным. Нужно перебросить на орбитальную станцию тонны грузов.
— Десятки тонн.
— Грузы на базе. Ты хочешь везти грузы в бункер, а оттуда по нуль–т отправлять на станцию. А не проще ли было бы перевезти пару нуль–камер сюда, на базу.
— Ну вот, начинается…
— Что начинается, Мастер?
— Две камеры туда, две камеры сюда… Я же тебе говорил, Анна, это техника двадцать третьего века. Она запрещена к распространению на вашей планете. Я не могу, не должен терять над ней контроль.
— Поэтому ты намереваешься сидеть в бункере не вылезая, как курица на яйцах. Сколько времени, Мастер? Двести лет? Или пока мы не изобретем нуль–т сами? Могу лучших физиков кинуть на эту проблему. Лет за десять справятся. Успокоится тогда твоя совесть?
— Анна, я не знаю, что делать, я совершаю очередную глупость, теряю контроль над ситуацией. А от тебя никакой помощи.
— Я пытаюсь показать тебе, что занятая тобой позиция нелогична и бесперспективна. Ты сам это понимаешь, но цепляешься за букву инструкции тысячелетней давности. Даже чувство юмора потерял. Неужели ты думаешь, что одиннадцать камер могут повлиять на ход истории?
— Да причем здесь эти камеры? На борту станции полная информация о науке, культуре и технике двадцать третьего века.
— Не хотела говорить на эту тему, думала, сам поймешь, если задумаешься. Но почему–то есть вещи, которые для тебя — табу. Ты даже думать о них отказываешься. Мастер, в технике ты — гений. За компьютером нет тебе равного. Лира рассказывала, когда компьютер станции потребовал пароль, ты отгадал его с первой попытки. Какое–то длиннющее число. Ты отлично музицируешь, гениально пишешь картины. «Последний день Помпеи» или «Девятый вал» — наши художники на них молятся. А «Едоки картофеля» — мазня, прости господи, но чем–то душу цепляет. И ни одной картины своим именем не подписал. То Брюллов, то Айвазовский, то Венсент. Не пойму. Ладно, твое дело. Организатор из тебя тоже неплохой. Это потому, что ты исправляешь свои ошибки раньше, чем другие их замечают. Но есть области, в которых ты даже не ноль, ты меньше нуля. Отрицательная величина. Это дипломатия и политика. Почему Повелители не хотели нам давать технику двадцать третьего века? Потому что боялись. Боялись дать обезьяне лазерный пистолет. Ограничили уровень технологии двадцать первым веком. И правильно. Я бы так же поступила. Только вопрос — за кого они боялись? За нас? Тогда бы ограничили концом девятнадцатого. За себя боялись. Что варвары закидают их всякими ядреными бомбами. Но сейчас мы им угрожать никак не можем. Сам мне объяснял — полный разрыв. Размягчение связности, или там, трехмерная поляризация. Как бы мы тут ни шебуршились, им навредить не сможем, только себе. И, даже если бы могли, они же на тысячу лет вперед ушли. Планку можно было бы поднять с двадцать первого до тридцать первого века. Дальше. В космосе болтается станция, набитая технологией двадцать третьего века. Допустим, этих одиннадцати нуль–камер нет. Мы строим космические корабли, летим на станцию — и знания у нас! В каком веке вы у себя в космос вышли?