Уж этого-то Коля (конечно же!) не хотел! Осознавши наконец серьезность ситуации, он схватил тетушкин веер и начал обмахивать ее, работая, как ветряная мельница.
– Благодарю... Ох... Конечно, это мне за грехи... но что будет с тобой, если я здесь умру?...
– Да нет же, Тё-Таня, от качки никто не умирает, я читал!.. А еще читал, как от нее спастись! Зажмите нос и надуйте щеки изо всех сил, так чтобы воздух пошел из ушей! Сразу полегчает!
В другое время Татьяна Фаддеевна сочла бы такой совет «неприличным фантазерством». А сейчас, не видя иного спасения, поступила по Колиной инструкции. Неизвестно, пошел ли из ушей воздух, но на короткое время стало тетушке полегче. Или просто в ней возобладало чувство долга. Проглотив кусок лимона и водрузив пенсне, она велела Коле снять сапожки и курточку, укрыться пледом на диванчике и «до утра не предпринимать никаких самостоятельных шагов».
– Может быть, к утру этот ужас кончится...
«Хоть бы не кончился! А то ведь и не увижу...»
Расходившееся море убаюкало мальчишку, как веселая нянька. Коле снилось, что он на палубе, над головой гудит тугая парусина косо развернутых для крутого бейдевинда марселей и брамселей, а в лицо летит соленая пена. Иногда сквозь сон слышал он звуки, похожие не то на утробное рычание пантеры, не то на сдавленные рыдания мучеников в аду (это или снова страдала тетушка, или рокотала снаружи штормовая погода), но очнуться полностью не мог. Проснулся лишь утром, когда за круглым стеклом летел зеленовато-серый сырой воздух.
Лампа моталась у потолка, будто одуревший маятник, и не горела: видно, погасла от качки. У тетушкиной койки валялись на полу влажные полотенца (Коля поморщился). Но зато тетушка спала. Лицо ее было похудевшим и светло-серым, но спокойным. И дышала она, кажется, ровно.
Коля решил, что грешно упускать момент. Танцуя на уходящем из-под ног полу (то есть на палубе!), натянул он сапожки, сунул руки в суконные рукава, отпер дверь и при новом качании захлопнул ее за собой. В узком коридоре было полутемно и пахло кислым. Коля, толкаясь ладонями то об одну, то о другую стенку, добрался до крутой лесенки (именуемой, конечно, трапом). Дождался перерыва между двумя размахами волн и стремительно взбежал наверх.
Он оказался на узкой палубе, протянутой вдоль каютных окон. Над медным решетчатым ограждением взлетел гребень, ударил по щекам шипучей солью. Коля тихо взвизгнул. Вцепился в мокрый поручень, вытянул шею навстречу ветру. Море было сизо-зеленым с длинными изгибами пены. Вздыбленное, мчащееся куда-то. И небо мчалось. Серое, но вовсе не унылое. В этой серости была пестрота! В ней мешались пепельные, серебристо-дымчатые и почти черные, угольные клочья и мохнатые облачные туши. Ворочались, клубились, летели. Сквозь них иногда проскакивала желтизна...
Однако отсюда видна была лишь половина моря. И Коля метнулся по новому трапу, выше! Он очутился на самой верхней палубе, неподалеку от гудящей фок-мачты. Швыряла в низкие тучи свой черный дым громадная желтая труба с эмблемой РОПИТа. Но Коля глянул на нее лишь мельком. Он встал на пустой палубе, навалившись грудью на трубчатый релинг, и смотрел только на море. Оно победно ревело со всех сторон, и ветер ревел. Он старался оттащить мальчишку от поручней, но тот держался и весело мотал головой. Волосы отлетали назад. Они были в брызгах, потому что брызги эти густо летели навстречу даже здесь, наверху. Одежда пропиталась сыростью – как и положено при морских передрягах. Коля восторженно наблюдал, как длинный желтый бушприт с белым ноком то устремляется в подножие встречной шипучей волны, то чуть ли не втыкается на взлете в крутящиеся облака. И холодно вовсе не было! А влажные запахи моря просто распирали легкие!..
– Откуда вы здесь взялись, молодой человек? – Голос был густой и громкий, под стать морю. Это возник рядом человек в наглухо застегнутом плаще – блестящем, как жидкая смола. В остром капюшоне. Лицо под капюшоном показалось симпатичным – вроде как у Николая Федоровича, помощника доктора Валахова. И Коля ответил бесстрашно:
– Я из каюты номер четыре, господин капитан.
– Не лучше ли вам было остаться в этой каюте? Погода не для прогулок.
– Нет, что вы! Ничуть не лучше! Я хочу посмотреть! Я такого еще не видел!
– Вот как! И вас не пугает возможность быть сдутым за борт?
– Я держусь изо всех сил!
– И не страшно?
– Нет!.. А это настоящий шторм?
– Вполне... Хотя и не из самых сильных... Взгляните левее, видите высокий берег? Это мыс Тарханкут. Здесь часто бывают такие переделки, особенно осенью... А вы первый раз в море?
– Я плавал по Финскому заливу до Петергофа, но в такую погоду не попадал. Ни разу так не повезло, господин капитан...
– Мне кажется, в вас есть морская косточка... Только я не капитан, а вахтенный штурман. Василий Васильевич Хлебников. А вас как зовут, сударь?
Цепляясь за релинг, Коля все же постарался сдвинуть каблуки:
– Николай фон Вестенбаум, господин штурман.
– О!.. И что же, фон Вестенбаум, вы путешествуете один?
Коля уже готов был объяснить, что путешествует со своей замечательной тетушкой, у которой лишь один недостаток – подверженность морской болезни. Однако Татьяна Фаддеевна появилась здесь сама. Видимо, страх за племянника оказался сильнее всех страданий, и она одолела их в отчаянных поисках мальчишки на взбесившемся от шторма пароходе. На лице ее читалась мука, в движениях – слабость, и все же главным было сдержанное негодование.
– Николя! Это... выходит за пределы всяких приличий! Как ты смел? Я запретила уходить из каюты!
– Но только до утра! А уже утро!
– Несносный мальчишка... Ай!
– Держитесь, Тё-Таня!... Василий Васильевич, это моя тетя Татьяна Фаддеевна!.. Тё-Таня, это вахтенный штурман Василий Васильевич Хлебников!
Штурман Хлебников поднес два пальца к капюшону. Тетушка, вцепившись в трубку поручня, сделала судорожный кивок. Юбка ее трепетала, как знамя.
– Весьма приятно, сударь... Простите этого негодника... Николя, марш вниз!
– Но тётя, – лукаво сказал Коля. – Здесь капитанский мостик. На нем командуют не дамы, а морские офицеры.
– Я тебе покажу... даму... Господин штурман, велите этому негоднику спуститься в каюту. Он промок, и у него слабые легкие.
– В самом деле, Коля. Вы уже довольно полюбовались стихией... – Затем штурман нагнулся к нему. – Надо снисходить к женским слабостям...