— Тогда, Муха, труба, отставка.
— В том-то и дело. Они меня приняли, как человека. Уважают. А я вдруг с хвостом таким. Люди интеллигентные, зачем им скандал? Представляешь картина: официантка, младенец незаконный!
— Сочувствую.
— Я и сам себе сочувствую. А вот как выкарабкаться?
— Не трать, кума, силы. Подписывай назначение в Вятку, женись на Татьяне, езжай. Возьмешь часов побольше, она в райцентре в столовке устроится, так и прокормитесь втроем.
— Я тебе, Вова, голову проломлю.
— Тоже выход. В тюрьму посадят, избавишься от хлопот лет на десять.
— Слушай, ну что ты издеваешься? Я к тебе, как к человеку, к другу, а ты?
И Вова понял, что Муха нуждается в нем, очень нуждается.
— Можешь ты что-нибудь придумать?
Вова поднялся и прошелся по комнате, насколько позволяли тесно сдвинутые койки. Хмель ударил ему, непривычному, в голову, и он хотел тут же поразить примитивного Муху неожиданным и исчерпывающим решением, но, как назло, решение не шло, хотя и крутилось что-то, показавшееся ему подходящим:
— Да ты хоть сказал, что решил с ней порвать?
— Нет, не могу.
— Трус, — заявил Вова высокомерно. — Но, может быть, это и к лучшему. Знаешь, это определенно, к лучшему.
— Чего ж хорошего?
И тут мозги Вовы заработали:
— Она, естественно, отношение твое чувствует, но фактов не имеет…
Обращался он уже не к Мухину, а к самому себе:
— Значит, нужно устроить так, чтобы твое отношение объяснить не твоей виной перед ней, а ее перед тобой! Гениально?
— Смутно. Чем она-то виновата?
— Не знаю. Сейчас придумаю, Не думаешь же ты, что женщина такого поведения хранит тебе верность?
— Раз с мужем живет, должна и с ним…
— При чем тут муж? Какие могут быть претензии к мужу? У нее может быть и другой человек…
— Вова, не перегибай.
— Как хочешь, в таком случае я — пас.
— Ну, ладно, черт с тобой, плети.
— Продолжаем развивать нашу теорию. Ты должен убедиться, что она была не верна тебе, изменяла.
— С кем? — взревел Муха.
— Лучше всего, с твоим приятелем.
— С тобой, что ли?
Вову передернуло:
— Кроме меня, есть еще Стас.
— Теленок наш?
— Разве ты не замечал, что он влюблен без памяти?
— В Татьяну?
Вова вздохнул:
— Неудивительно, что ты влип, Муха. Ты совершенно не способен видеть дальше собственного носа, а он у тебя невелик.
— Оставь мой нос в покое. Ну, предположим, Стас влюблен. Так он же младенец. Он мечтать только может.
— Зато о многом.
— Отбить у меня Таньку?
— Нет, на это он не способен, а вот жениться бы мог.
Несмотря на уныние, Мухин рассмеялся:
— Так за чем дело? Устроим комсомольскую свадьбу.
— Не понимаешь ты меня, Леша.
— Не понимаю. Куда ты гнешь? Говори прямо.
— Я бы постарался свести их с Татьяной.
— Тю! — Мухин налил водки в стакан. — Слушал я тебя, Вова, слушал, только время потерял. Кто ж их сводить будет? Я откуда у меня времени столько? Да и на что он ей нужен? Нет, Вова, ты не голова.
— Это ты не голова. Что я тебе предлагаю? Женить их, что ли? Я предлагаю простое. Ты должен убедиться, что они встречаются.
— То есть не убедиться, а сделать вид, что убедился? Кино устроить?
Вова разозлился:
— Может быть, и не кино. А вдруг она ему посочувствует?
— Плохо ты Татьяну знаешь.
Здравый смысл подсказывал Вове остановиться, утихомириться, но он уже не мог, заскользил по наклонной:
— Я знаю, что она женщина…
— Ладно, не наговаривай лишнего.
Вова демонстративно улегся на кровать:
— Пожалуйста, вольному воля. Только мне кажется, что пришло тебе время подумать о ком-то одном — или о Татьяне заботиться, или себя выручать.
Муха уставился в пустой стакан. Отвратительная правота Вовиных слов гасила искусственное облегчение, взбаламучивала тоску:
— Так что делать-то?
— Свести их и застать вдвоем.
— Легко сказать! Ну сведем. А они усядутся на разные стулья и будут про погоду разговаривать. Что ж я, как дурак, кинусь на них?
— Продумать все нужно, чтобы в дураках не оказаться.
Они еще долго сидели и думали, а утром Муха проснулся, вспомнил все, огляделся. Поздно вернувшийся Станислав спал, натянув до подбородка потертое байковое одеяло. Вова возился с чайником, физиономия у него совсем пожелтела, под глазами темнели отеки. Муха пригладил ладонью волосы, провел языком по пересохшему, неприятному рту.