— Ой! — вскрикнула она. — Полный туфель набрала.
Сверху раздался смех. Смеялся моряк, вахтенный наверно, с палубы пришвартованного к набережной судна.
— С первым весенним купанием, девушка! — закричал он, радуясь неизвестно чему. — Заходите сушиться с молодым человеком.
— Обойдемся, — ответила Татьяна недружелюбно.
— Тоже верно, — не обиделся моряк. — Кровь молодая, чего бояться?
Одной рукой держась за перила набережной, она сняла туфлю, выплеснула воду, потерла ладонью ступню. Было досадно: в сумке лежали боты, но она пришла в туфлях, думала понравиться Алексею, дура…
— Вы можете простудиться, — сказал Стас, довольный, что случайность прервала обострившийся разговор.
— Ерунда. Я редко болею.
— Все-таки неприятно. Хотите, зайдем к нам? У нас печка еще горячая. В два счета высушите.
— У вас мне нечего делать.
— Да ведь нет никого, а печка горячая.
Конечно, не о том он думал, чтобы уберечь ее от простуды, но и не заманывал, не хитрил, просто страшно было расстаться через минуту. Да и не надеялся он, что согласится она зайти, и неизвестно, почему она согласилась — то ли не хотелось оставаться одной, потому про подругу выдумала, не хотелось домой возвращаться, то ли приятно и утешительно немного было ей дослушать его сорвавшееся признание.
— Ладно, забежим на минутку. Где наше не пропадало!
Волнуясь, не сразу отпер он висячий замок, прошел через чуланчик, зажег свет, и они остались вдвоем в комнатушке, где трудно было протиснуться между тремя койками и круглым столом. Но печка в самом деле еще не остыла, и Татьяна, скинув туфлю, протянула ногу к поддувалу.
— Приятно-то как! Тепленько. А я мерзлячка, между прочим, хоть и редко болею.
— Грейтесь, — сказал он и присел за стол, сложив руки на клеенке.
— Я же просила тебя говорить «ты». Мне неудобно. Я тыкаю, а ты так вежливо обращаешься.
— Я еще не привык.
— Еще! — усмехнулась она. — Да когда же тебе привыкать? Наверно, мы и не увидимся больше.
— А в столовой…
— В столовой много не наговоришь. Да и уйду я оттуда скоро. Муж возражает. Хочет, чтобы училась я, не унижала его, с подносом бегая. Ты как думаешь, унизительная у меня работа?
— Нет, конечно. Но учиться лучше.
— Вот и ты мужа поддерживаешь.
— Зачем мне твой муж?
— А мне он зачем?
— Не любишь его?
— Чужой совсем.
— Почему же не уходишь?
— Брошу, наверно. А сама куда?
— Станешь учиться. Снова выйдешь замуж.
— За кого?
— Кто полюбит.
— Видишь, как меня любят? Один владельцем быть хочет, другому совсем не нужна. А ладно, ну их в банку. Все к лучшему, как говорят. Умнее стану. За битого двух небитых дают. Правильно, Стасик?
— Не знаю.
— Ну вот! Пригласил в гости, а сам букой сидишь, не развлекаешь. Побегу я. Просохла уже. У меня и боты есть.
Она провела ладонью, поправляя чулок.
— Посидите еще немножко.
— Зачем?
— Просто так. Со мной.
— Что это ты, Стасик?
— Я очень серьезно. Я очень люблю вас.
Если она и хотела услышать нечто подобное, то теперь не обрадовалась, увидела сразу, действительно, очень серьезно:
— Не нужно, Стасик.
— Знаю, что не нужно. Я сказать хочу только, сказать… Я уверен, это на всю жизнь. Я понимаю, вам неприятно меня слушать… Но, может быть, потом…
— Не нужно, Стасик, не нужно. Мне не неприятно. Наоборот, приятно, но не нужно…
Она тоже растерялась, увидев такую боль и такую муку. Это была такая любовь, с которой она не знала, как поступить. Она схватила пальто, скользнула в рукава.
— Хорошо, я не буду. — Он с ужасом смотрел, как пальцы ее проталкивают в петлю последнюю пуговицу. — Я не буду. Но вы должны знать… Ты должна знать… Никто никогда так не будет любить тебя, как я… Никто.
Не могла она не верить ему, но чем могла помочь?
— Я вижу, верю…
Он сказал все и опустил голову.
Она протянула руку, дотронулась до него:
— Стасик! Не переживай, ладно? Ну, что поделаешь, если невезучие мы с тобой? Что ж нам делать-то?
— Давай уедем вместе.
— Ну куда ж мы поедем! Не расстраивайся, прошу тебя. Не могу я помочь тебе. Так уж сложилось все.
Он не шевелился и не смотрел на нее. И она не могла уйти, бросить его, такого же несчастного, как сама она.
— Да пойми ты — девушек хороших полно, тебя еще многие любить будут.