Здесь в темноте, ему стало еще хуже, «Жизнь проклятая, — рассуждал он, пережевывая окурок последней папиросы, — Джунгли какие-то, никуда ходу нет. Везде клин. Прав Вова сволочной, прав. И Танька стерва оказалась, клялась, клялась в любви, а сама готова со Стасом путаться, хотя я еще последнего слова не сказал». Ему искренне показалось, что он слова не сказал. «Ну теперь уж скажу! Дудки. Моя совесть чиста. Знаю, с кем дело имею. А если Ирка такая же окажется? Ну да той податься некуда, внешностью не вышла. Одного меня заарканила, нищего студента». Он жалел себя глубоко, и чем больше жалел, тем больше размягчался, «Нет, в хату не пойду, Зачем мне этот скандал? Я не мелочник, не баба. Видел и все. Завтра скажу спокойно, а сейчас пусть хоть переженятся, мне наплевать и растереть!»
И, обогнув дом, Мухин вышел на улицу. Ужасно хотелось закурить, а папирос не было. Он осмотрелся. Улица была пуста, только поодаль стояла машина с выключенным освещением. Мухин подумал, что машина пуста, и почти прошел мимо, когда заметил за рулем человека. Тот вроде дремал, откинувшись на спинку.
— Браток, закурить не найдется?
Мухин наклонился над опущенным наполовину стеклом и встретился взглядом с человеком за рулем. Человек не спал. Он посмотрел на Мухина неприветливо и бросил коротко:
— Некурящий…
— Все вспомнили, Мухин?
Он вздрогнул, услышав голос Мазина:
— Вы что, мысли читаете?
— Просто пауза затянулась. Засиделись мы.
— Тогда подписывайте пропуск.
— Придется. Но сначала скажите, Мухин, зачем вам понадобился адрес Вилена Гусева?
— Вы и это знаете? — впервые по-настоящему удивился Мухин.
— Да, у меня очень энергичный помощник. Два дня назад вы обращались в адресный стол, потом интересовались в зубоврачебной поликлинике…
— А потом? — приподнялся Мухин.
— Не знаю, — признался Мазин.
— Потом я ходил в онкологический институт и мне сказали, что жить Гусеву осталось дней десять, а может, и меньше.
Прямой смысл этой фразы не сразу дошел до Мазина:
— И вы хотели протянуть это время? Чтобы он не опознал вас?
— Отпустите меня, — попросил Мухин. — Плохо мне. Не убегу.
— Значит, это о его машине вы спрашивали у Павличенко?
— Да, да, да! — закричал Мухин. — Прекратите же издеваться, наконец. Вы же знаете, что подлец я, знаете, что видел, как сидел он в машине, выслеживал, а я сбежал, спрятался, ждал на набережной, пока все кончится. Но разве мог я знать? Разве мог?!
Мазин сдвинул рукав, глянул на часы и молча проставил на пропуске время.
В комнате было совсем темно, только неяркий ночник освещал половину кровати, в которой на высоких подушках полусидел Гусев.
— Я бы не хотел зажигать света. Свет меня раздражает, — сказал он Мазину, и потом, когда тот присел, спросил ровно, незаинтересованно:
— Как успехи?
Пожалуй, трудно было найти более неподходящее слово и для того итога, к которому пришел Мазин, и особенно для начала предстоящего разговора.
— Я закончил свою работу.
— Значит, не нашли убийцу?
Мазин ответил не сразу. Впервые попадал он в подобное положение и знал, что случай этот не из тех, что повторяются. Никто уже не мог наказать Гусева, призвать к ответу за совершенное. Не страшен ему больше был суд человеческий, будь то приговор «именем республики» или просто суровая и гневная правда, высказанная в глаза. Но, с другой стороны, был он жив еще и имел право, и обязан был одновременно, правду выслушать и сам сказать многое. Что испытывал Гусев, было пока неведомо Мазину, решил ли он счесть молчание за согласие, а может быть, нарочно добавил, добиваясь ответа:
— Куда уж найти…
И Мазин сказал:
— Нет, нашел.
— В самом деле? — встрепенулся Гусев. — И назвать можете?
— Могу…
— Бандита? — среагировал Гусев автоматично, и по этому, продиктованному инстинктом вопросу Мазин понял, как взволнован лежащий перед ним человек, настолько взволнован, что забыл, искренне забыл, что хитрить и притворяться ему совсем не нужно. И от того, что обреченный болезнью человек реагирует по-человечески, все еще подчиняясь законам жизни, Мазину стало легче:
— Вы знаете, чье имя я могу назвать.
Гусев подтянулся на кровати, голова его изменила положение, и тени от ночника упали на лицо резко, черными пятнами, отчего лицо стало еще более худым, изможденным.
— А вы уверены? Уверены?..
— В том, что суд ошибся? Уверен, — произнес Мазин без торжества и напористости, и именно это, наверно, и убедило Гусева. Взгляды их встретились, и тот опустил глаза первым. — Что это вы читаете? — спросил Мазин, кивнув на книгу. Он хотел дать Гусеву время по возможности прийти в себя, потому что разговор только начинался.