— Я мог бы, конечно, заглянуть в список и до Церемонии, — признался Отец. — Комитет готовит его заранее, и он всегда лежит в офисе Воспитательного Центра.
— Вообще-то, — продолжил Отец, — мне немного стыдно, но сегодня я действительно зашел в офис, чтобы проверить, нет ли там списков для Называния. Список был, и я посмотрел на запись под номером Тридцать Шесть — это номер того малыша, о котором я вам сегодня рассказывал. Я подумал, что воспитательный процесс пойдет быстрее, если называть его по имени. Наедине, конечно, чтобы никто не услышал.
— И ты узнал его? — воскликнул Джонас.
Это было невероятно — то, что Отец вообще способен нарушить Правило, пусть и не самое важное. Джонас взглянул на Мать, человека, ответственного за соблюдение Правил в коммуне, и с облегчением увидел, что она улыбается.
Отец кивнул.
— Его именем — если он, конечно, дотянет до Называния — будет Гэбриэл. Так что я шепчу ему это имя во время кормлений, игр и занятий. Когда никто не слышит. Я зову его Гейб, — улыбнулся Отец.
— Гейб, — произнес Джонас. — Хорошее имя.
Хотя Джонас был только Пятилетним в тот год, когда они получили Лили и узнали ее имя, он отлично помнил, как все этого ждали. Они часами обсуждали, как она будет выглядеть, какой у нее будет характер, впишется ли она в размеренную жизнь Семейной Ячейки. Он помнил, как забрался на сцену вместе с родителями — Отец был с ними, а не с другими Воспитателями, потому что в том году ему выдавали собственного ребенка.
Он вспомнил, как его Мать взяла ребенка, теперь его сестру, на руки и как прочли документ собравшимся Семейным Ячейкам: «Младенец Двадцать Три, — объявил Называтель, — Лили».
Он помнил восхищенное лицо Отца и как он прошептал:
— Это одна из моих любимиц, я надеялся, что нам дадут именно ее.
Толпа хлопала, Джонас улыбался. Ему нравилось имя его сестры. Лили, так толком и не проснувшаяся, помахала крошечным кулачком, и они спустились со сцены, чтобы уступить место следующей Семейной Ячейке.
— Когда я был Одиннадцатилетним, как ты, Джонас, я был очень нетерпелив. Никак не мог дождаться Церемонии Двенадцатилетних. Это ведь почти два дня. Я помню, что мне понравились Годовалые, но все остальные Церемонии не очень-то меня интересовали, кроме Девятилетних. Моя сестра стала в тот год Девятилетней и получила свой велосипед. Я учил ее ездить на моем, хотя, конечно, не должен был этого делать.
Джонас рассмеялся. Это было одно из Правил, которое не принимали всерьез и нарушали почти всегда. Велосипеды получали Девятилетние, до этого возраста ездить запрещалось. Но почти всегда старшие братья и сестры учили младших кататься, Джонас и сам уже подумывал, не пора ли заняться этим с Лили. Шли разговоры о том, чтобы поменять Правила и выдавать велосипеды в более раннем возрасте. Комитет изучал этот вопрос. Когда Комитет изучал что-нибудь, люди всегда шутили, что члены Комитета раньше станут Старейшинами, чем поменяют Правила.
Поменять Правила было невероятно сложно. Иногда, когда речь шла о чем-то действительно важном — не о такой ерунде, как велосипеды и возраст, в котором их следует выдавать, — вопрос задавали Принимающему, самому важному из Старейшин. Джонас его никогда и не видел, по крайней мере, не знал, как он выглядит. Но Комитет никогда бы не побеспокоил Принимающего вопросом велосипедов, члены Комитета просто будут судить и рядить годами, пока в коммуне не забудут, что этот вопрос вообще был поставлен на обсуждение.
Отец продолжил:
— Я с удовольствием посмотрел, как моя сестра Катя стала Девятилетней, как она впервые сняла ленты для волос и получила велосипед. Затем я не очень-то внимательно наблюдал за Церемониями Десяти- и Одиннадцатилетних. И вот, к концу второго дня — казалось, он будет длиться вечно — наступила моя очередь. Церемония Двенадцатилетних.
Джонас поежился. Он представил себе, как Отец, который, скорее всего, был тихим и скромным мальчиком — таким же тихим и скромным, как сейчас, — сидит со своими одногруппниками и ждет, когда его вызовут на сцену. Церемония Двенадцатилетних была последней Церемонией. Самой важной.
— Я помню, с какой гордостью смотрели на меня родители. Даже Катя, которой ужасно хотелось поскорей проехаться по коммуне на велосипеде, перестала ерзать и сидела очень прямо и спокойно, когда я вышел на сцену. Но, если честно, Джонас, — сказал Отец, — у меня Церемония тревоги не вызывала. Я был абсолютно уверен в своем Назначении.