Весьма показательно и то, что в чешской сказке подчеркивается троичность небесного светила — черта, находящая точную аналогию как в «Слове о полку Игореве», так и в других восточнославянских источниках. В «золотом слове» Древней Руси супруга попавшего в плен князя так взывает к всемогущему дневному светилу:
Обращает на себя внимание эпитет «тресветлое», который использует Ярославна по отношению к заклинаемому ей солнцу. Понятно, что некоторые исследователи «Слова» увидели в нем отголосок христианских представлений о Троице, однако против этого свидетельствует весь сугубо языческий контекст «плача» Ярославны, обращающейся в решающий для себя момент за помощью не к библейскому богу, а к могущественным стихиям трех сфер мироздания — солнцу, ветру и воде. В. П. Адрианова-Перетц по данному поводу отмечала: «Безусловно, книжный, «ученый» эпитет тресвѣтлое лишь подчеркивал могущество божественной силы солнца, и вряд ли древнерусские читатели вместе с автором воспринимали этот эпитет в свете христианского догмата троичности»[68]. К оценке мнения исследовательницы о книжном происхождении интересующего нас термина мы вернемся чуть ниже, а пока посмотрим другие случаи его употребления в древнерусской литературе. В Пространной летописной повести о Куликовской битве упоминается небесный «тресолнечный полкъ»[69], помогший русскому войску победить противника. В «Повести о Петре и Фсвронии» ее автор Ермолай-Еразм делает следующий экскурс в историю сотворения богом человеческого рода: «И на земле же древле созда человека по своему образу и от своего трисолнечьнаго божества подобие тричислено дарова ему: умъ, и слово, и дух животен» — «И на земле же издревле создал человека по своему образу и, подобно своему трехсолнечному божеству, три качества даровал ему: разум, речь и душу»[70]. Впервые данный эпитет нам встречается в знаменитом «Слове о законе и благодати» первого русского митрополита Илариона, написавшего его между 1037 и 1050 гг.: «Съкорчени бѣхомъ от бѣсовьскыа льсти и тобою прострохомся и на путь животныи наступихомъ. Слѣпи бѣхомъ сердечными очима, ослѣплени невидѣниемъ, и тобою прозрѣхомъ на свѣтъ трисолнечнаго божьства» — «Согбены были мы, попав бесовскому прельщению, по тобою исправлены и вступили на путь жизни вечной; слепы были мы сердечными очами, лишены духовного видения, по поспешением твоим прозрели, увидели свет Трисолнечного Божества»[71]. Оставив на совести Илариона его сентенции по поводу скорченности и духовной слепоты наших предков, прозревших лишь благодаря их крещению Владимиром, отмстим, что под Трисолнечным Божеством митрополит явно имеет в виду христианскую Троицу. Вместе с тем следует подчеркнуть, что солярный характер сам по себе несвойствен Троице, и вполне возможно, что Иларион просто приложил к этому христианскому образу распространенное на Руси представление о троичности солнца. Вне древнерусской литературы в славянской культуре этот эпитет встречается нам всего лишь один раз в болгарском памятнике «Служба святым обща пророку», сохранившемся в списке XV в., где есть следующие характеристики солнца: «пресвѣтлое слыще», «златозарное свѣтило», «тріисвѣтлаго слънца» и «трисвѣтлаго слънца»[72]. Однако помимо письменных источников идея трехчастности солнца присутствует как в украшениях домов, так и в памятниках древнерусского искусства, носящих явно языческий характер. В первую очередь следует привести в качестве примера спинку кресла, найденную при раскопках средневекового Новгорода, украшенную тремя крестами. Как установили ученые, крест задолго до христианства был языческим символом солнца, что в данном случае подтверждается тем, что в центре всех трех крестов помещен небольшой круг с расходящимися линиями, однозначно символизирующий небесное светило. В силу этого новгородские кресты на спинке кресла никак не могут быть связаны с символом новой религии и должны рассматриваться как языческие. Среди найденных археологами амулетов присутствует композиция из трех крестиков, помещенных рядом на одной цепочке. Помимо того, что приверженцы новой веры всегда носили только один крест, на этих трех крестиках отсутствует какая бы то ни было христианская символика, в силу чего специалисты однозначно относят эту композицию к числу чисто языческих амулетов солярного характера. Изображения трех солнц встречаются нам и на средневековых гребнях из Новгорода. В пользу именно народного, а отнюдь не книжного происхождения представления о троичности солнца говорят и фольклорные данные о выезде дневного светила на трех конях в день Ивана Купалы, и восточнославянский ритуал зажигать приуроченный к фазам солнца «живой» огонь три, а не четыре раза в году. Эта же числовая символика фигурирует и в сербских рождественских песнях, где говорится, что солнце, увидев рождение Христа, «од радости тринут (трижды) заиграніе».[73]В более позднем украинском фольклоре мы также встречаем связь дневного светила с этим числом: «Солнце имеет у себя трех дочерей, которые в виде уток плавают иногда по рекам и озерам земным…»[74] Само это представление проистекает из элементарного астрономического наблюдения за движением светила в течение дня, когда выделяются восход солнца, нахождение его в зените и закат. Таким образом, представление о троичности солнца, имеющее общеславянский характер, как это показывают нам памятники чешского и сербского фольклора, по своему происхождению является народным, а не книжным.
Рис. 4. Три солнца во время похорон Андрея Боголюбского. Миниатюра Радзивилловской летописи
Окончательно закреплению идеи о троичности солнца могло способствовать и то обстоятельство, что временами из-за оптических эффектов люди видели три солнца на небе одновременно. Помимо уже упоминавшегося летописного сообщения 1104 г., когда центральное солнце совмещалось со знаком креста, можно привести весьма близкий к нему текст о небесных знамениях 1141 г., приуроченных к княжеским похоронам: «Тое же зимы преставися блговѣрныи и хсолюбивыи князь добрый Андрѣи Володимеричь. <…> Егда же и несяхуть к гробу, дивьно знаменье быс на нбси, и страшно быша 3 слнца сияюща межи собою, а столпи 3 от земля до нбсе надо вьсѣми горѣ бяше акы дуга мсць особь стояче, и стояша знаменья та дондеже похорониша и»[75]. Данное редкое событие было также изображено и на миниатюре (рис. 4). Хоть подобные природные явления случались и не очень часто, однако производили большое впечатление на наблюдавших их людей, зримо убеждавшихся в троичной сущности небесного светила.
Если данные археологии и фольклора дают нам право говорить о возникновении этого образа в дохристианский период, то памятники других индоевропейских народов позволяют предположить возникновение идеи троичности солнца как минимум в эпоху индоевропейской общности. В Упанишадах нам встречается даже религиозный ритуал, основанный на этом представлении: «Теперь — три почитания всепобеждающего Каушитаки. Всепобеждающий Каушитака (обычно) поклонялся восходящему солнцу — надев священный шнур, принеся воды, трижды опрыскав сосуд с водой, (он произносил): «Ты уносящий — унеси мои грехи». Таким же образом (обращался он к солнцу), находящемуся в зените: «Ты уносящий вверх — унеси вверх мои грехи». Таким же образом (обращался он) к заходящему (солнцу): «Ты уносящий с собой — унеси с собой мои грехи». И какой ни совершал он грех, днем или ночью, тот (грех солнце) уносило с собой. Кто, зная это, почитает таким образом солнце, то какой грех ни совершит он днем или ночью, (солнце) уносит тот (грех) с собой»[76]. Древнее представление о связи солнца с праведностью здесь соединено с идеей о способности дневного светила отпускать человеку его грехи, но для достижения этого было необходимо трижды обратиться к нему в те сакрально выделенные моменты, когда светило занимало на небе свои ключевые положения на протяжении всего своего дневного движения но небосклону. Хронологически еще более ранний пример нам дает РВ, где люди просят бога солнца Са-витара постоянно трижды пробуждать для них дары:
68
70
Памятники литературы Древней Руси. Конец XV — первая половина XVI века. М., 1984. С. 626, 627.