Однако возникновение на самой заре христианизации столь блестяще обыгранной ассоциации в сочетании с образом дающего бога позволяет предположить языческие истоки этого многогранного смыслового ряда.
С возникновением у славян письменности представления о связи солнца с речью частично переходят и на нее. Так, например, на пряслицах культуры штрихованной керамики нам неоднократно встречаются изображения отдельных знаков, разительно напоминающие буквы последующей кириллицы. Доказательства генетической связи данных знаков с начертанием букв алфавита, кодифицированного впоследствии Константином-Кириллом, приводились мною в специальном исследовании[495], а в свете исследуемой темы важное значение имеет то, что эти знаки на пряслицах помещались между расходящимися от центра черточками, однозначно интерпретируемыми археологами как схематичное изображение солнечных лучей. Это обстоятельство показывает, что и сами знаки, которые, возможно, уже тогда использовались для письменной фиксации речи, тесно ассоциировались с солнечным светом. Весьма показательно и то, что рассмотренный в первой главе четырехликий болгарский солярный идол из Преслава (см. рис. 3) был изображен не где-нибудь, а именно на орудии для письма, что также указывает на связь дневного светила со словом, теперь уже письменным. Выше мы встречались с упоминающимся в одной русской сказке князем Данило Говорило. Поскольку весь княжеский род, как было показано, возводился к богу солнца, эта подчеркнутая речистость его представителя, встречающаяся к тому же в отголоске мифа о происхождении человечества, косвенно свидетельствует и о связи с речью — процессом говорения самого дневного светила.
Как мы можем проследить с помощью сравнительного языкознания, связь речи как с богом, так и с солнцем возникает как минимум уже в эпоху индоевропейской общности. Так, например, М. М. Маковский отмечает, что русск. бог соответствует и.-е. bha — «говорить, издавать звуки»; англ, god — «бог» — ирл. guth — «голос»; кимрск. gwed-di — «речь» — лит. zodis — «слово»; арм. dik «боги» — лат. dicere — «говорить»; др. сев. tifurr — «бог» — тох. A tap — «громко произносить»; др. инд. sura — «бог» — и.-.е. suer — «говорить, издавать звуки»; др. англ. ling — «идол» — греч. λεγειν — «говорить». Поскольку эти данные ничего не говорят, какой именно бог был связан с речью, значение приобретают примеры, напрямую связывающие звук и речь с солнцем и светом: хинд. gham — «солнечное сияние», цыг. gam — «солнце», но тох. A kam — «звук»; греч. ηλιοζ — «солнце», но и.-е. kel — «звук»; др. инд. suar — «солнце», но и.-е. suer — «издавать звуки»; авест. xveng — «солнце», но англ, sing — «петь»; др. инд. bhana — «солнце», но и.-е. bha — «издавать звуки»; англ, sun — «солнце», но авест. sanha — «слово»; и.-е. uek — «говорить», но др. англ. swegle — «солнце»; лат. тісо — «сверкать, блестеть», но и.-е. тек — «издавать звуки»; русск. диал. луд — «ослепительный свет», но др. англ. leod — «звук»; и.-е. kens — «громко произносить», но др. англ. scinan, англ, shine — «сиять»; и.-е. lap — «свет», но тох. A rape — «музыка»; англ, word — «слово», но и.-е. uer — «гореть, блестеть»; лит. zadas — «речь, язык», но и.-е. ka(n)d — «светить, гореть»; и.-е. kel — «кричать, звучать» и kel— «гореть, сиять»; и.-е. bha — «блестеть, сиять» и bha — «издавать звуки»; латыш, balss — «голос», но и.-е. bhel — «сиять, светить»; русск. звук, но осет. suggan — «гореть, сиять»; русск. слово, но и.-е. leu — «сиять, блестеть». Особенно показателен в этом отношении санскрит, где, как подчеркнула Н. Р. Гусева, корень svri (svar) изначает одновременно «сиять», «прославлять» и «возвышать голос». Индийские боги солнца также тесно связаны с речью. Поэтом именуется как Сурья (РВ V, 44,7), так и Савитар (РВ IV, 53,2), а в другом ведийском гимне говорится о напеве, «растущем (и) солнечном» (РВ I, 173, 1). Эта связь с речью подчеркивается и тем, что дочерью Сурьи является Савитри, персонификация священного стихотворного размера гаятри[496], а Савитар был связан с размером ушних (РВ X, 130, 4). Более того, он «с помощью прекрасной молитвы (он) по(родил) оба мира» (РВ III, 38, 8). Имя нартской героини Aciroxs (< Waci-roxs, букв, «свет Слова») указывает на соотнесенность со светом и святостью в иранской традиции слова как такового: «То, что слово в своем высшем значении (Слово) понималось как святое… предполагает, кажется, в виде источника сочетание типа осет. fsoendlwac — «святое слово», в результате компрессии которого возникло wac — «святое слово», а затем и wac — «святой» (ср. слав, sveto/je/ slovo)»[497].
Все эти данные показывают, что связь дневного светила с речью возникла еще в рамках индоевропейской общности, сохранилась у наших предков после ее распада и была ими использована в процессе самоосознания и самоназвания себя как отдельной племенной общности. Собранный материал позволяет нам сделать вывод о том, что Дажьбог являлся для славян не только первопредком и их физическим прародителем, но и богом, наделившим их даром слова, истинной речи, ставшей ключевым критерием при определении ими своего отличия от своих западных соседей. Славяне унаследовали от своего божественного первопредка не только его кровь и дух, но и слово, и это последнее обстоятельство было запечатлено при определении ими своего самоназвания. Обладание Словом, творящей второй мир истинной речью, способность понимать своих соплеменников и быть понятым ими — вот следующий этап национального самосознания славян, отразившийся в их самоназвании.
Три идеи, лежащие в основе самоназвания славян: слава
На третьей, заключительной стадии развития своего самоназвания, сохраняющейся и по сей день, славяне начали подчеркивать свою связь уже не просто со словом, а со славой. Понятно, что эта слава по природе своей выражается в слове, молве, человеческой речи, однако выражает уже не просто процесс говорения и понимания людьми друг друга, а прославление в людской среде чьих-либо великих свершений и подвигов. Процесс превращения обычного слова в славу хорошо прослеживается на материале древнерусского языка. Так, в своем плаче-заклинании в «Слове о полку Игореве» XII в. Ярославна величает Днепр эпитетом Словутич. Хоть сам этот термин был образован от корня слово, а не слава, однако обозначал уже понятие «славный, знаменитый». Об устойчивости значения этого корня говорит то, что еще в ХVII в. словый (словущий) продолжает означать «прославленный»: «Того же году месяца апреля в 9 день волное казачество великое Донское Войско… на низ словущия реки Дону Ивановиче на Манастырском яру собрав собе круг, и учаш думу о граде Азове чинити»[498]. Особую ценность для данного исследования представляет то обстоятельство, что интересующий нас термин применялся не только к великим восточноевропейским рекам, но и к отдельным людям. Так, например, под 1241 г. Ипатьевская летопись упоминает «словоутьного пѣвца Митоусоу»[499], а памятник XI в. при констатации славы некоего мужа использует оба корня как с а, так и с о: «Славыгь бо бѣ мужь тъ и словы въ та лета»[500]. Выше уже приводился пример из «Шестоднева» Иоанна, экзарха
болгарского, где термин слово обозначал славу, причем славу божию. Как отмечает М. Фасмер, русск. слово родственно лтш. slava, slave — «молва, репутация; похвала, слава», вост. лит. slave — «честь, почет, слава», slavinti — «славить, почитать», др. инд. craves — «хвала, слава, почет», авест. sravah — «слово, учение, изречение». С другой стороны, русск. слава оказывается родственно лит. slove — «честь, хвала», вост. лит. slave — «честь, слава», slove — «великолепие, роскошь», только что упоминавшимся slavinti, slava, slave, craves, sravah, а также греч. κλεοζ — «слава» и др. ирл. clu — «слава»[501].
494
Родник златоструйный. Памятники болгарской литературы IX — ХVIII веков. М., 1990. С. 142.
497