Нечего и говорить, что полнейшую противоположность стремлению индоевропейского язычества сохранить чистоту крови своих народов представляло христианство, для которого не было «различия между Иудеем и Еллином» (Рим. 10:12; так же Галат. 3: 28) или, как в другом месте более развернуто сказал апостол Павел, «нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного» (Колос. 3:11). Как и любая другая мировая религия, христианство пытается упразднить изначальное деление человечества по принципу «свой — чужой», однако на деле просто подменяет прежнее деление по принципу принадлежности человека к тому или иному народу новым принципом исповедания либо неисповедания данной религии. Поскольку браки приверженцев одной религии между собой, даже если они и принадлежат к различным народам или даже расам, становятся допустимыми, любая мировая религия по своей сути является космополитической и способствует смешению народов между собой, что в принципе осуждалось прежними национальными религиями.
Солнечный миф и имперский дух
Великий солнечный миф не только предопределил осознание славянами самих себя, указывая нашим далеким предкам на принадлежащее им место в этом мире, но и обусловил их отношение к соседним народам. Наиболее ранний пример проявления этого мирочувствования в международных делах зафиксировал в VI в. византийский историк Менандр, описывая славяно-аваро-византийские отношения: «Впрочем, движение авар против склавинов было следствием не только посольства кесаря или желания Ваяна изъявить ему благодарность за оказываемые им ласки; оно происходило и по собственной вражде Ваяна к склавинам. Ведь перед тем вождь аваров отправил посольство к Давриту и к важнейшим князьям склавинского народа, требуя, чтобы они покорились аварам и обязались платить дань. Даврит и старейшины склавин отвечали: «Родился ли на свете и согревается ли лучами солнца тот человек, который бы подчинил себе силу нашу? Не другие нашею землею, но мы чужою привыкли обладать. И в этом мы уверены, пока будут на свете война и мечи». Такой дерзкий ответ дали склавины, не менее хвастливо говорили и авары»[617]. Для надменных византийцев, активно стравливавших между собой дальних и ближних соседей, все это была пустая горделивая похвальба варваров, которую, к счастью, они потрудились записать. Однако для наших далеких предков, великолепно знавших, что в случае отказа покориться великанам-обрам в их земли вторгнется значительно превосходящая их по мощи шестидесятитысячная конная орда, сжигающая и истребляющая все на своем пути, это была отнюдь не пустая похвальба. Перед лицом смертельной опасности они дали единственно возможный ответ, обусловленный их сокровенным мирочувствованием, делавшим их светоносными детьми Дажьбога. Ответить по-другому значило для них сохранить свою жизнь, но предать самих себя. И склавины мужественно выбрали возможную смерть бесчестию и рабству, предпочитая умереть, но не посрамить своего великого прародителя. Внимательно приглядевшись, мы увидим, что все в гордом ответе аварам было обусловлено нашим солнечным мифом. Во-первых, склавины указали наглым кочевникам, что еще не родился на свете и не согревается лучами солнца тот человек, который бы подчинил себе их силу. Указание на дневное светило отсылает нас к мифу о происхождении самих славян от бога солнца Дажьбога, чем изначально и обусловливается наша собственная непобедимость как носителей света перед лицом окружавшей нас тьмы. Утверждение о том, что «не другие нашею землею, но мы чужою привыкли обладать», указывает нам на возникновение имперского сознания, сформировавшегося у наших предков уже в ту далекую эпоху. Контекст, в котором оно впервые проявляется, позволяет заключить, что и это имперское сознание было обусловлено у славян солнечным мифом. Могучие светоносные потомки Дажьбога силой оружия распространяли свою власть на все окрестные земли, что вполне соответствовало реалиям эпохи Великого расселения славян. Наконец уверенность наших далеких предков в том, что подобное положение дел сохранится до тех пор, пока будут на свете война и мечи, заставляет обратить внимание на тесную связь меча с дневным светилом. Болгары, как отмечал А. Н. Афанасьев, представляли солнце на Иванов день в виде воина, который пляшет в небе, кружится и вертит саблями. Данный южнославянский образ дневного светила перекликается не только с представлением об «игре солнца», но и с отождествлением его с мечом в одной русской легенде о мироздании: «В знамение своей победы над Сатанаилом Господь повесил над землей свой меч — солнце; пока оно светит, рать Сатанаила сидит во тьме кромешной, а ночью, вылезая, соблазняет человека…»[618] Весьма похожее предание в конце XIX — начале XX в. было записано и на Украине: «Сонце уявляють у нас таким способом, що Бог зганяє чортів з раю, що понаскакувало за цілу ніч. І це його меч так сіяє»[619]. На основании ответа аварам, пронизанного солнечной символикой, мы, используя рассмотренные выше мифологические представления, можем однозначно утверждать, что славяне уже в ту далекую эпоху осознавали себя непобедимыми потомками Дажьбога, мощь которых не сможет сломить ни одна темная сила, а с помощью своего божественного прародителя они одержут победу во всех испытаниях и распространят свою власть на другие земли. Обусловленная божественным происхождением их светоносная сила столь велика, что до тех пор, пока на земле существуют войны, всегда обеспечит им победу над врагами.
Данное мирочувствование настолько глубоко вошло в саму природу славян, что различные, никак не связанные между собой примеры его мы можем видеть спустя века после этого знаменитого ответа аварам. Наиболее близка к нему приводимая Нестором легенда о хазарской дани. Когда после смерти Кия, жившего, как полагают исследователи, в VI в., начались пагубные для полян усобицы между восточнославянскими племенами, этим немедленно воспользовались хазары, потребовавшие от полян дани. Посовещавшись, поляне дали от дыма по мечу. Изумленный хазарский каган потребовал разъяснения от мудрецов, которые ответили: «Не добра дань княже мы доискахомся оружьемъ одиноя страны, рѣкше саблями, а сих оружье обоюду остро, рекше мечи, си имуть имати и на нас дань, и на инѣхъ странахъ, се же събыться все. не от своея воля ркоша. но от Бжия изволѣнья»[620]. — «Не добрая дань эта, княже: мы доискались ее оружием, острым только с одной стороны, — саблями, а у этих оружие обоюдоострое — мечи. Станут они когда-нибудь собирать дань с нас и с иных земель». «И сбылось все сказанное ими, — продолжает русский летописец, — так как не по своей воле говорили они, но по божьему повелению». Хотя здесь нет упоминания солнца, суть ответа полян хазарам абсолютно аналогична ответу склавин аварам. В обоих случаях могущественный внешний враг с востока стремится покорить славян и обложить их данью. Если аварам славяне дают устный ответ, то хазарам отправляют вещь-загадку, которую должны разгадать вражеские мудрецы. Этой вещью является меч как один из атрибутов бога солнца, фигурировавший и в ответе аварам. Исходя из сравнения его с саблей, хазарские мудрецы понимают зловещий для своего кагана смысл этой «дани» и, по божьему повелению, делают правильный вывод о том, что рано или поздно поляне покорят и их, и другие страны. Нам неизвестно, действительно ли так сказали хазарские старцы. Для нас гораздо важнее иное: рассказ этот бытовал в устной традиции примерно пятьсот лет — с VII по XII в., когда он попал на страницы «Повести временных лет». Столь долгое бытование его в народной памяти показывает, что он был наглядным выражением самосознания одного из славянских племен и дорогим для его сердца проявлением имперского духа.
617
618
619