Духовный стих о Егорин Храбром:
реальность мифологическая и историческая
По всей видимости, к той же эпохе противостояния с хазарами относится и возникновение основы духовного стиха о Егории Храбром, йасыщенного, в отличие от приведенного выше летописного рассказа, солнечной символикой. Уникальность данного стиха заключается в том, что он практически полностью игнорирует широко распространенный во всем христианском мире, в том числе и на Руси, образ святого Георгия — победителя змея. Поскольку этот змееборческий миф, имеющий глубокие дохристианские корни, был чрезвычайно популярен как в нашей стране, так и во всей Европе, следовательно, создатели этого духовного стиха хотели запечатлеть в нем какую-то гораздо более важную информацию, чем и объясняется их отход от традиционной схемы. Сначала в нем рассказывается, как у царя Федора и его жены Премудрой Софии родились три отрока, три дочери, а затем и четвертый отрок — Егорий. Различные исследователи неоднократно отмечали, что образ народного святого Егория впитал в себя многочисленные черты языческих солярных богов, в частности Ярилы. Уже то, что в данном стихе Егорий оказывается седьмым сыном, вызывает ассоциацию с семидневной неделей, последний день которой посвящен именно дневному светилу. Таким образом, буквально с первых строк стиха начинает просвечивать его древняя языческая основа, лишь слегка прикрытая сверху христианскими образами и понятиями. Еще до революции Ф. И. Буслаев отметил, что Егорий из духовного стиха за исключением своего имени не имел ничего общего с христианским святым, и точно так же пришел к выводу о возникновении данного образа еще в языческую эпоху: «Тот вовсе не понял бы всего обаяния народной поэзии в этом стихе, кто решился бы в храбром герое видеть святочтимого Георгия Победоносца… Разъезжая по земле Светлорусской и утверждая в ней веру Православную, Егорий еще не встречает на Руси людей. Это утверждение веры состоит не в обращении народа в христианство, а в первобытных подвигах героя-полубога, который извлекает дикую страну из ее доисторического мрака неизвестности, пролагая пути и дороги по непроходимым дремучим лесам, по зыбким болотам, через широкие реки и толкучие горы. Егорий Храбрый является на Русь как новый творец, устроитель вселенной, подобно финскому Вейнемей-нену, и, как этот последний, совершает творческие подвиги с помощью своих чарующих, вещих слов»[621]. Родиной Егория и его семьи некоторые варианты стиха называют Иерусалим, что следует объяснить христианским влиянием, согласно которому именно этот город считался «пупом земли», ее наиболее святым местом. Вторичность этого наслоения хорошо видна в том, что все действие стиха разворачивается на Святой Руси, где и находится данный город, а чуть ниже мы увидим, как Иерусалим прямо противопоставляется «земле жидовской». Стоит отметить, что и «Повесть града Иерусалим. Беседа царя Давыда Иесеевича с царем Болотом Волотовичем», представляющая собой прозаический и подчас довольно искаженный пересказ стиха о «Голубиной книге» и, соответственно, сочетающая в себе разнообразные языческие и христианские элементы, точно так же помещает Иерусалим на Русь, причем, что особенно примечательно, именно в солярном контексте. Толкуя сон Болота, царь Давид (Давыд) объясняет ему: «А что съ тое страны восточныя восходитъ лучъ солнца красного, освѣтилъ всю землю свѣторусскую, то будетъ на Руси градъ Іерусалимъ начялный; и въ томъ градѣ будетъ соборная и апостольская церковь Софіи Премудрости Божія, о седмидесятъ верхахъ, сирѣчь, Святая Святыхъ»[622]. На этот Иерусалим, что «на Святой Руси», нападает царь Дамианище, который разоряет город, берет в плен всю царскую семью и
Сестры Егория подчиняются поработителю и принимают веру «латынскую, бусурманскую», однако главный герой категорически отказывается совершить акт вероотступничества.
Разгневанный царь приказывает подвергнуть Егория различным пыткам и казням, однако ни одно орудие палачей не может причинить вред телу святого. Видя безуспешность всех своих попыток, царь Дамиан приказывает посадить Егория в погреб, запереть крепкими замками и засыпать песком. В большинстве вариантов духовного стиха Егорий Храбрый сидит в подземелье тридцать лет, столько же, сколько был неподвижен в былинах Илья Муромец, хоть в некоторых вариантах заточение длится всего три года. Чудесному освобождению героя в ряде случаев предшествует вещий сон, опять-таки напоминающий нам о противостоянии света и тьмы как главного смысла солнечного мифа славянского язычества:
Солярная природа Богоматери нам встречается и в смоленской легенде о Меркурии, в которой она помогла этому воину спасти город от нашествия татар: «Прииде святый на место, идеже повеле святая Богородица, и ту победил много вой татарских, и оставшия варвари разъяряхуся сердцы и распыхахуся суемысленными душами на богохраним град Смоленск. И бе виде жену превелику и пресветлу солнцеобразну с множеством вой небесных, и ужасошася, вскорь отбежа от нас. Шаташася безумнии в молве горкаго свого злого неверия, яко провидели Госпожю Богородицу, паче солнца сиящу и помогающу своему угоднику…»[626] Однако, как замечает Ф. И. Буслаев, в одном из вариантов легенды Меркурий бьется не с татарами, а с печенегами, а вместо Богородицы там фигурирует Мать-сыра-земля, что свидетельствует о более ранней, языческой, основе смоленского предания. Можно предположить, что аналогичное замещение языческого олицетворения родной земли на христианский образ Богородицы как покровительницы и защитницы Руси произошло и в стихе о Егории Храбром. Вещий сон героя не замедлил сбыться: