Безусловно, что мотив пыток Егория за правую веру и тем более его чудесной невредимости во время их пришли в духовный стих из житий раннехристианских мучеников, подвергавшихся гонениям в Римской империи. Оттуда же появилось и имя Дамиан, представляющее, скорее всего, искаженное Диоклетиан. Тем не менее включение данного эпизода в контекст повествования о чужеземном иге также несет отголосок некоей исторической реальности. Вера царя Дамиана в стихе характеризуется как «латинская, бусурманская», дополнительно включавшая в себя и поклонение языческим идолам (отсутствующим в реальном католицизме и исламе), т. е. определяется как собирательная вера всех враждебных наших стране в Средневековье народов. Хотя из этого, до крайности обобщенного описания, нельзя понять, в какую именно веру пытались обратить Егория, тем не менее некоторую помощь в ее определении может оказать историческая реальность. Как известно, татары, ни когда они были язычниками, ни когда приняли ислам, никогда не пытались навязать Руси свою веру. Что касается хазар, то на основании летописного известия о попытке евреев обратить Владимира в иудаизм, а также с учетом проживания в Киеве достаточно многочисленной еврейской общины и острой полемической направленности против иудаизма «Слова о законе и благодати» Илариона, можно в качестве гипотезы предположить, что иудаизм, после того как он стал официальной религией Хазарского каганата, предпринял попытку распространиться и на Русь, что и нашло отражение в данном духовном стихе.
Освободившийся от вражеского плена Егорий возвращается на Русь, очищает ее от порчи, вызванной чужеземным и чужеверным господством, совершает поход во вражеское государство и убивает его царя. На основании археологических данных В. В. Седов установил, что существовавший в IX в. Русский каганат, которому соответствует волынцевская культура, располагавшийся на землях южной части восточнославянских племен (где и находились Киев и Чернигов), был разгромлен хазарами, а летопись сообщает нам о дани, которую были вынуждены платить этим кочевникам поляне, северяне, радимичи и вятичи[634]. В стихе этому символически соответствует пленение Дамианищем всей семьи святого Егория. Однако ситуация кардинально меняется с приходом из Новгорода варяжской Руси: сначала Олег освобождает часть восточнославянских племен от чужеземного ига, а спустя 81 год Святослав совершает поход на Волгу и побеждает хазар во главе с самим каганом. По сообщениям восточных источников, во время похода Святослава Хазария подверглась тотальному разгрому, а ее жители — почти поголовному истреблению, что также объясняет яркую картину целого моря пролитой вражеской крови, которую поначалу не могла даже впитать мать сыра земля. Примечательно и то, что в стихе Егорий проливает «кровь жидовскую, босурманскую». С мусульманами русские воевали многократно, однако одновременно с нею пролить на поле брани кровь еврейскую они могли опять-таки только во время разгрома Хазарского каганата. Наличие в этой сцене мусульманской крови вновь соответствует исторической действительности: значительную часть войска кагана составляли мусульмане. Данная особенность опять-таки достаточно определенно указывает на историческую основу данного духовного стиха. Что касается самого Егория, то об унаследованных этим народным святым солярных черт от своих языческих предшественников говорилось уже многократно, а славянские князья вели свой род от Дажьбога, причем одно из первых свидетельств этого опять относится к эпохе Святослава. Речь идет о костяной пластинке из Белой Вежи (завоеванного хазарского Саркела), на одной стороне которой был изображен знак Рюриковичей, а на другой — дневное светило (см. рис. 6). Этому отождествлению в еще большей степени могло способствовать то, что характеристика Егория как святого на фонетическом уровне перекликалась с самим именем Святослава, разгромившего хазар и убившего их кагана. Само же прозвище святого — Храбрый — также указывает на принадлежность его прообраза к воинскому сословию, а с учетом того, что на протяжении Средневековья оно неоднократно относилось к князьям (как, например, к Мстиславу Храброму или же в целом как характеристика «храбор на рати» — так восторженно отзывались летописцы о личных качествах своих правителей) или представителям высшего слоя общества (Вадим Храбрый, упомянутый Никоновской летописью как противник Рюрика, или воевода Дмитр Хоробрый, о котором под 1171 г. говорит Ипатьевская летопись), то, вполне вероятно, им мог быть и сам князь.
Таким образом, на основании всех этих многочисленных совпадений можно утверждать, что историческую основу духовного стиха о пленении и освобождении Егория Храброго, убившего затем вражеского царя, составляют воспоминания о разгроме хазарами Русского каганата, обложение данью южной части восточнославянских племен, возможное сочетание политического порабощения с попыткой порабощения духовного, и их последующее освобождение пришедшей с севера русской варяжской дружиной, кульминационным моментом которого стал разгром Святославом Хазарии. С течением времени все эти длившиеся почти целое столетие события слились в народном сознании в одно предание с одним главным героем, солярные черты которого роднили его с их правителями. Об определенной преемственности между доваряжскими правителями Русского каганата и пришедшей с севера новой варяжской династии говорит и тот факт, что, начиная как минимум с сына Святослава Владимира, Рюриковичи принимают императорский титул кагана, принадлежавший их предшественникам на восточнославянском юге.
Другие примеры имперского самосознания
В еще большей степени имперское сознание проявляется и в былинах, созданных в эпоху Киевской Руси и бережно сохраненных народом вплоть до XX века. Один из памятников этой устной традиции начинается следующим образом:
Примечательно, что инициатива расширения Святой Руси за счет покорения ближних и дальних народов исходит в этой былине не от князя Владимира, а от простого крестьянского сына Ильи Муромца, олицетворявшего собой величие и мощь нашего народа. Обращаясь от устной традиции к письменным памятникам, в той же «Повести временных лет» мы встречаем еще один пример имперского самосознания. В введении к своему бессмертному труду, отмечая, что образовавшие Древнерусское государство славянские племена были не единственным населением Восточной Европы, Нестор пытается определить, чем же они отличаются от финно-угров и балтов: «Се бо токмо Словѣнескъ языкъ в Русі. Поляне. Деревляне. Новъгородьци. Полочане. Дьрьговичи. Сѣверо. Бужане. зан сѣдять по Бугу, послѣже Волыняне. I се суть инии языцѣ. иже дань дают Руси. Чудь. Весь. Меря. Мурома. Черемисъ. Мордва. Пѣрмь. Печера. Ямь. Литва. Зимѣгола. Корсь. Нерома. Либь. си суть свои языкъ имуще от колѣна Афетова. иже живуть на странахъ полунощныхъ»[636]. — «Вот кто только говорит по-славянски на Руси: поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане, прозванные так потому, что сидят по Бугу, а затем ставшие называться волынянами. А вот другие народы, дающие дань Руси: чудь, весь, меря, мурома, черемисы, мордва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола, корсь, нарова, ливонцы — эти говорят на своих языках, они — потомство Иафета, потому что живут в северных странах». Анализировавший данный фрагмент А. Н. Насонов показал, что Нестор использует два критерия отличия славян от соседних с ними народов: языковой, поскольку у всех восточнославянских племен, входящих в состав Руси, один общий язык — славянский, и, во-вторых, политический, поскольку те, которые «се суть инии языцѣ», это одновременно и те, «иже дань дают Руси». В этом сопоставлении Русь выступает как общность, обусловленная не только единством языка и происхождения, но и наличием у нее государственности, за пределами которого находятся другие «языки», связанные с этим государством лишь данническими отношениями. Подчеркивая имперскую суть Руси, Нестор выводит для нее двуединую формулу «народа-государства», покорившего и обложившего данью большинство неславянских народов Восточной Европы.