Аналогичным образом снимает осаду с Киева и Василий Игнатьевич в посвященной ему былине:
Ту же самую картину тотального истребления врагов мы видим в былине о Мамаевом побоище:
Точно так же призывает расправиться и с населявшими Корсунь греками в былине Глеб Володьевич, наказывая своей дружине:
Неожиданный на первый взгляд приказ поголовно истреблять греков, ставящий их, по сути дела, на одну доску с такими заклятыми врагами Руси, как степные кочевники, становится понятен, если мы примем во внимание два обстоятельства. Во-первых, Византия, во всяком случае до крещения Руси, постоянно натравливала на славян различные орды кочевников. Во-вторых, именно она выступала главным покупателем славян, угоняемых в полон степняками, и в силу этого являлась точно таким же врагом Руси и ее народа, как и приходившие из Азии кочевники. Противостояние это длилось веками, и, когда славяне вторгались на территорию Византийской империи, ромеи не могли рассчитывать на пощаду. Можно отметить, что былина достаточно точно передала обусловленное реалиями той эпохи отношение к грекам, свойственное не только русским, но и другим славянам. К примеру, византийский историк Прокопий Кесарийский так описывает одно из вторжений славян на территорию империи в VI в.: «До пятнадцати тысяч мужчин они тотчас же убили и ценности разграбили, детей же и женщин обратили в рабство. Вначале они не щадили ни возраста, ни пола; оба этих отряда с того самого момента, как ворвались в область римлян, убивали всех, не разбирая лет, так что вся земля Иллирии и Фракии была покрыта непогребенными телами. <…> Так сначала славяне уничтожали всех встречавшихся им жителей. Теперь же они и варвары из другого отряда, как бы упившись морем крови, стали некоторых из попадавшихся им брать в плен, и поэтому все уходили домой, уводя с собой бесчисленные десятки тысяч пленных»[647]. В следующем столетии князя славянского племени ринхинов Первуда, находившегося в византийском плену, изобличили в том, что тот хотел бежать к своим соплеменникам и напасть на империю не просто ради грабежа, а с целью ее полного разрушения: «Ни на суше, ни на море, как говорится, не оставит в конце концов места, не охваченного войной, а будет воевать непрестанно и не оставит в живых ни одного христианина»[648]. Триста лет спустя после Прокопия патриарх Фотий так описывает первый поход уже собственно Руси на Константинополь: народ русов «истребил живущих на этой земле, как полевой зверь траву или тростник… не щадя ни человека, ни скота, не снисходя к немощи женщин, не жалея нежность детей, не уважая седины старцев… Все было наполнено мертвыми телами, в реках вода превратилась в кровь; источники и водоемы — одни нельзя было распознать оттого, что вместилища их были завалены мертвыми телами… мертвые тела загноили нивы, стеснили дороги; рощи одичали и сделались непроходимыми более от этих (трупов), нежели от поростоков и запустения; пещеры наполнились ими; горы и холмы, лощины и овраги нисколько не отличались от городских кладбищ»[649]. Даже если сделать скидку на бросающиеся в глаза преувеличения, все равно следует признать, что картина беспощадного уничтожения людей, нарисованная в патриаршей проповеди, весьма похожа на картину, описываемую в былинах. Когда спустя века Византия пала, а на ее территории утвердилась Турецкая империя, ставшая для славян точно таким же центром работорговли на Черном море, как и ее предшественница, отношение к новой империи стало аналогичным. Одним из центров этой работорговли был Азов. Веками копившаяся ненависть наконец прорвалась, и когда в ХVII в. донские казаки захватили этот город, они поступили в нем по обычаю своих предков: «не пощадили в нем из пола мужеского ни старого, ни малого и детей убили всех до единого»[650].
648
Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. II (VII–IX вв.). М., 1995. С. 149, 151.