Хозяйка разлила мужикам по чашам пиво и повела рукой, приглашая гостей к выти.
— А я-то… — Керкун смеялся беззвучно, весело щурясь. — А я-то, княже, грешным делом, подумал, что князь Мстислав Владимирич воскрес, чуть не зачурался непутём. Больно уж вы похожи…
— Да… — задумчиво обронил князь. — Мне тоже говорили про то… Многие говорили… Знал, князя-то?
— А чего же, — Керкун отсмеялся. — И знал. Сколько лет-то минуло с того, как он на Чернигов от нас ушёл? Сорок?
— Ну да, — князь кивнул. — Сорок и есть. А то и поболе.
— Ну так вот, — Керкун улыбался чему-то далёкому альбо давно минувшему. — С ним и я шёл тогда. И при Листвене я тоже бился против деда твоего, против варягов да новогородцев.
Лицо Вышаты при последних словах Керкуна чуть изменилось, он глянул на хозяина внимательнее.
— А эвон, пестуна Вышаты дед у нас тоже при Листвене бился, — мгновенно сказал князь, заметив. — Да и отец. Только на другой стороне, с моим дедом вместях.
— Бывает, — ничуть не смутился Керкун. — Тогда вся Русь на части поделилась, совсем как нынче. А я и до того с Мстиславом-то Владимиричем вместе ратоборствовал против ясов да касогов, мне тогда всего-то лет пятнадцать было.
— А нынче же тебе сколько? — поражённо спросил князь, любуясь могучей статью хозяина.
— А чего, — заухал довольно Керкун. — На седьмой десяток никак поворотило.
— А детям твоим лет по шестнадцать, — князь кивнул в сторону близняков, которые из угла жадно ели взглядами войскую сряду Ростислава и Вышаты — больше никого из Ростиславлей дружины в избе и не было. — Поздно женился, что ли?
— Так это младшие, — пожал плечами невозмутимый хозяин. — Старший в трёх верстах отсюда живёт, вверх по Донцу, второго печенеги убили лет уж тридцать тому как. Дочка замужем, за Донцом живёт, на левом берегу.
— Вон что, — протянул Ростислав. — Большая у тебя семья, Керкуне…
— И род не из последних, — охотно кивнул хозяин. — Слыхал ли про то, что тут своя держава была? На Дону?
— Давно то было, — задумчиво сказал князь.
— И верно, давно, — подтвердил Керкун. — Лет триста минуло тому. Так в той державе мой пращур боярином был.
— Откуда ведаешь?
— Отец говорил, — Керкун весело щурился. — А ему — его отец, мой дед. Ну а ему…
— Его отец, — понятливо кивнул Ростислав.
— Ну да, — лицо Керкуна построжело. — Так и передавали в роду. Славное, говорят, времечко было. А после печенеги пришли. Козарская рать не устояла, наша помочь не поспела. Потом и наша рать погинула меж Волгой и Доном. А вот Дон мы ещё пять лет держали против печенегов-то… Теперь от державы той осколки только… Белая Вежа город, да станицы с хуторами в степи. Нас теперь козарами зовут — за то, что под хаканом жили столько лет… прилипло. Да ещё бродниками. По степи, дескать, бродим. Не больно-то побродишь — половцы кругом. Только и было полегче, когда дед твой печенегов побил.
— Как вы тут живёте-то в степи? — подавленно спросил Ростислав. Он и ранее слышал про донских словен, только впервой вот так — от одного из них. И в торческом походе четырёхлетней давности — не довелось, они больше при черниговском князе были.
— Да как? — пожал плечами Керкун. — Так и живём. Тут ведь и лесов хватает, и перелесков. А плавни донские, донецкие да кубанские — природная крепь. Степнякам не вдруг и прорваться. Если много половцев придёт — в плавнях прячемся, тут стотысячную рать скрыть можно. А мелкие загоны — бьём. Да и сами не без греха — половцев, бывает, щиплем.
Помолчали.
— Живём семьи по две-три, а то и по одной, вот как я. А отбежишь в степь вёрст на десять — двадцать — там уже и половцы. А многие в Белой Веже живут сейчас — в городе будто бы спокойнее. Глядишь, так понемногу, держава и воспрянет. Там, на Веже-то Белой, преже князь был, Святослава Игорича сын, а как он помер, так город под тьмутороканскими князьями.
Вновь умолкли, занятые вкусной снедью, но ненадолго — Керкуна разбирало, и долго молчать он не мог.
— Князь Святослав Игорич сто лет тому почему сначала на Дон пошёл? — витийствовал он, глядя в удивлённо внимающие глаза князя. — Он на нас надежду держал, знал, что в Козарии словен много. Знал, что за него станем. И стали. И как было не стать — против козар-то. Мы ему семь полков выставили, полных пять тысяч воев. Из них три — конных. Потому он так легко Белую Вежу и взял. И Тьмуторокань. И Ясские горы — тоже. Ну, там кубанские русичи помогли…
Ростислав изумлённо молчал — он и не подозревал, что здесь, далеко на восходе, в степи, столько много словен.
— И дед мой там ратился, — продолжал Керкун, — со Святославом-то вместе.
— Да-а, — протянул Ростислав Владимирич, поражённый развёрстой перед ним бездной.
— А ты, княже… хозяин перевёл дух. — Далеко ли путь-то держишь?
— В Тьмуторокань, — усмехнулся в ответ князь.
Керкун молчал несколько мгновений.
— А ведь там Глеб Святославич, — сузив глаза, медленно проговорил он. — Война, что ли, княже?
— Ну отчего уж так сразу война? — Ростислав поднял глаза на бывалого воя. — Меня там ждут. И бояре… и иные мужи градские.
Князь и вправду проделал большую работу — пересылался с тьмутороканскими вятшими почти два месяца. И сейчас его там и впрямь ждали. Не быть Глебу Святославичу, брату двоюродному, тьмутороканским князем.
Неустроя и Шепеля так и тянуло наружу — поглядеть на волынских воев. Незаметно для отца, не глядя один на другого, они выбрались сперва на крыльцо, а потом и со двора.
Ростиславичи раскинули стан за Керкуновым двором — жгли костры, треножили коней. От стана дружины вкусно тянуло кашей и жареным мясом.
— Парни! — окликнул близняков какой-то воин, по виду знатный — длинноусый и чубатый, в синем плаще.
— Ну? — остановился Неустрой.
— Вы, верно, всё здесь знаете…
— Ну… — повторил Неустрой. — Чего надо-то?
— Да мне дозоры расставить надо. Подсказали бы, где лучше…
— У Дикой балки надо, да у Сухого ручья, — тут же вмешался Шепель, видя, что брат молчит. — Оттуда вся степь как на ладони, вёрст на сотню.
— А ну-ка, пошли, покажешь, — тут же позвал Шепеля кметь.
Неустрой остался один и побрёл по стану Ростиславичей, втайне досадуя на себя — ишь, раззявился, как тетеря, даже ответить годно не смог. А вот Шепель и в первый раз не оплошал, князя признал в Ростиславе вмиг, и тут…
Парень сделал несколько шагов, остановясь близ костра, у которого сидели четверо кметей. Они немедленно его окликнули:
— Присядь с нами, хозяин!
Неустрой не стал отнекиваться, сел. Но от чашки густого мясного отвара отказался.
— Не хозяин я, — буркнул он насупленно. — Отец мой хозяин.
— Ну, стало быть, наследник, — заключил кметь, улыбаясь в густые усы. — Не так?
— Так, — вздохнул Неустрой.
— А звать тебя как, наследник? — всё так же весело спросил кметь.
— Неустроем отец с матерью прозвали.
— Ну а меня Зарубой кличут.
— А чего же ваш князь так мало воев-то ведёт, Зарубе? — вырвалось у Неустроя. Он тут же прикусил язык, но было поздно.
— Отчего — мало? — степенно возразил Заруба. — Три сотни. Нам же не Козарию воевать, как князь-Святославу Игоричу. Всего-то — Глеба Святославича из Тьмуторокани выгнать.
Неустрой промолчал.
— А глаза-то у тебя горят, Неустрое, — весело сказал вдруг Заруба. — Хочется войской жизни-то хлебнуть, а?
Неустрой в ответ только вздохнул.
— Мечи манят, да кони? — Заруба усмехнулся. — Тяжела войская жизнь-то, Неустрое… Хочешь, так просись у отца. Но уговаривать не буду, а то ещё отец твой обидится — скажет, сманиваю.
— А зачем ваш князь на Тьмуторокань идёт? — вдруг спросил Неустрой, сам неожиданно для себя.
Кметь помолчал несколько мгновений.
— А его дядья обидели, — сказал он, наконец. — Стол ему дали малозначимый. Вот он и хочет себе ещё и Тьмуторокань прирезать.
— Разве же Волынь стол малозначимый? — удивился парень.