— В Киев? — настаивал Рюрик.
— Нет, детка, не в Киев, — всё так же рассеянно ответила княгиня. — Далеко уехал батюшка…
— Новых земель искать? — вкрадчиво спросил сын.
— Ага, — отозвалась Ланка по-простому и тут же спохватилась, но было поздно.
— А чего? — без тени смущения сказал Рюрик. — Все князья ищут новых земель, мне вон и учитель так говорил. А наш батюшка, что, хуже?
Учил Рюрика грек-монах из самого Киева — нарочно в этом году у самого Изяслава Ярославича выпросили. Рановато бы княжичу учиться, да только с Ростиславом разве поспоришь?
— Не хуже, а лучше, — сказала княгиня с необычной для неё горячностью.
— Вот и я говорю! — мальчишка стукнул кулаком по колену. — Мама, а теперь война с киевским князем будет, да?
И Рюрик знает! — ахнула княгиня про себя.
— Это ещё что за новости? — небольно дёрнула сына за вихор, турнула с колен.
— Дворовые болтали, — пояснил сын без тени смущения. — Говорили, будто батюшка — изгой, и ему большое княжество не положено, а раз он поехал земли примыслить, то теперь обязательно война с Киевом будет.
— Меньше слушай дворню! — Ланка рассерженно встала. — Не княжье это дело, с дворовыми болтать.
— Так я с ними и не говорил, они меж собой, — смутился, наконец, мальчишка. — Они и не видели, что я слушаю…
— Та-ак, — княгиня нарочито гневно растянула слово. — Ты ещё и подслушиваешь? А вот это уж точно не по-княжьи. Не в честь!
Но окончательно смутить Рюрика ей не удалось.
— Мамо, а кто такой изгой? — требовательно спросил сын. Видно почуял, что раз мать сердится, то дворовые сказали правду. Альбо часть правды.
— Подрастёшь — поймёшь, — отрезала Ланка.
Найти того, кто болтал. Выспросить у няньки и сенных девок, где сегодня болтался княжич. Самих девок да няньку за волосы оттаскать бы нехудо — смотрели бы лучше за сыном. А уж если это они сами говорили…
У самого Рюрика не выспросишь — скрытный, весь в отца. Тот тоже — даже подушке своей вряд ли свои тайные замыслы расскажет. И Ланке-то рассказал не вдруг, только уже когда сама догадываться начала.
— Не надо никого наказывать, — сказал вдруг сын, глядя на княгиню исподлобья. — Они не виноваты…
Ланка вдруг рассмеялась — весь гнев пропал невесть куда, до того потешен был насупленный Рюрик.
— Ладно, соколёнок мой, не буду, — она вновь погладила сына по голове.
— Да, — вспомнил он. — Я чего к тебе шёл-то? Там посол из Киева приехал…
— Так чего же ты молчал-то столько времени, шалопут? — всплеснула руками княгиня. — Где он сейчас?
— В гридне, — ответил мальчишка, весело улыбаясь. — С ним сейчас дядька Кравец говорит…
У княгини невольно сузились глаза. Тысяцкий Владимира слишком много власти в руках имеет, а это плохо. Эвон, даже княгиню не созвал, как посол приехал…
Но тут в отворённой двери возник теремной вестоноша:
— Матушка-княгиня, тысяцкий просит в гридницу спуститься.
— Иду, — чуть помягчев, ответила Ланка. Тысяцкий всё-таки её позвал. Просто сын успел раньше вестоноши.
Киевский посол был молод — лет двадцать, не более. Да и послом-то его назвать было бы слишком громко, преувеличил Рюрик — гонец, скорее. Княгиня изо всех сил сдерживала себя, чтоб не улыбнуться, но видимо, глаза её всё же выдали — гонец встретился с ней взглядом и вдруг вспыхнул совсем по-мальчишечьи, залился краской. Ланка невольно отвела глаза.
— Великий князь Изяслав Ярославич желает видеть, княгиня, твоего мужа, — чуть дрогнувшим голосом сказал гонец. Ланка недоумённо поглядела на него, потом на тысяцкого — чуть кряжеватого чернявого боярина Кравца.
— Послание что, именно ко мне? — звонко спросила она, и гонцу ясно послышался в голосе княгини гнев. Киянин начал медленно мучительно бледнеть, на лоб высыпал холодный пот.
Но Кравец тут же поспешил ему на помощь.
— Нет, княгиня, — прогудел он в бороду. — То к самому князю послание, к Ростиславу Владимиричу. А раз нет его…
— То есть, ты, воевода, уже оповестил посланника, что князя нет, — всё так же звонко и мелодично уточнила княгиня, на сей раз её синие глаза резали пополам уже не гонца, самого тысяцкого. Его лоб покрылся испариной, стойно мальчишке-гонцу, но маститого боярина смутить было трудно. Да и княжьи дела ему — побоку, он вечем ставлен, перед ним и отвечает, он с любым князем в городе проживёт.
— Оповестил, княгиня-матушка, — согласно кивнул Кравец.
Не дожидаясь меня! — взъярилась княгиня в глубине души, но внешне только скромно опустила глаза. — Добро же!
— Тогда не понимаю, при чём здесь я, — сказала как можно более равнодушно, разглядывая собственные ногти, и всем своим видом показывая, что чуть расслоившийся кончик ногтя на мизинце её волнует гораздо больше, нежели послание какого-то там киевского князя, хоть и великого. Равно как и самоуправство тысяцкого. Хотя, тысяцкий-то как раз в своём праве — когда князя в городе нет — городом тысяцкий правит. Да и при князе то — князь правит княжеством, всей волостью, землёй, а городом — тысяцкий.
Так что зря она злится на Кравца.
Ланка закусила губу — незаметно, опустив голову.
— Но тогда… — сказал гонец, набрал воздуха в грудь и договорил. — Тогда великий князь Изяслав Ярославич хочет знать, где находится твой муж.
Оп! А вот это уже что-то новое. Проболтался гонец.
Раз уж такие речи пошли, стало быть, гонец, которому не по чину требовать отчёта от князей, получил хорошее наставление от своего господина. От великого князя, Изяслава Ярославича. А значит, ТАМ, в Киеве, уже знают, что Ростислава во Владимире нет. Донёс кто-то, стало быть.
Ланка вздохнула и подняла голову, заставив маленькую, едва заметную слезинку, показаться в уголке правого глаза. Показывать слёзы благородных девиц во всех семьях Ойкумены учат мало не с колыбели. Да что там, в благородных — любая женщина в совершенстве умеет это с тех пор, как впервые осознаёт, что может нравиться мужчинам. Как-то само собой получается.
— Мой муж — сам себе голова, — пожала плечами княгиня. — Уехал куда-то. По своим делам, княжьим, верно.
А вот это напрасно, про княжьи-то дела, — подумалось вдруг. Мало ли как ОНИ поймут? Но сказанного не воротишь. Да и толку-то скрываться — Ростислав небось уже в Диком Поле, скоро и до самой Тьмуторокани доберётся. Тогда — все узнают. А так… ну что ОНИ смогут сделать — дозоры выставить, на порогах, да в Олешье. Так и то — поздно уже.
Должно быть, что-то из её мыслей вновь отразилось на лице — плоховато владела собой волынская княгиня. А гонец, невзирая на молодость, попался проницательный.
— Ин ладно, — он решительно встал.
— Да ты постой, — Ланка добавила в голос елея. — Поснидай хоть с пути-то дальнего…
— Недосуг, — отверг гонец. — Поскачу тогда обратно в Киев, так великому князю и доложу.
В его голосе вдруг прорезалось что-то угрожающее, и княгиня поняла, что всё, что на только что подумала, чем себя накрутила — не пустые домыслы. В Киеве и впрямь что-то знают.
Воротясь к себе, княгиня уже не подошла к окну — на солнце наползла туча, слышалось отдалённое громыхание, хоть Ильин день давно минул, и грозам быть вроде как не время. Ланка раздражённо зыркнула в сторону окна, схватила со столика колокольчик, позвонила, и велел заглянувшей служанке:
— Окно затвори.
Сама же села, почти упала в любимое греческое кресло, прижала руку ко лбу. Невесть с чего вдруг разболелась голова.
Муж не захотел взять её с собой. Отговорился тем, то на неё город оставляет (будто мало тысяцкого Кравца! — раздражённо подумала Ланка), а больше того — трудностью пути да опасностями. Как будто тут, во Владимире, безопасно! У самого-то Киева под боком! Если что — и рать от батюшки не поспеет в помощь! До Буды-то почти вдвое дальше, чем до Киева, если что, а ещё и Горбы на пути…
Ланка вдруг поняла, что её охватывает страх, недостойный дочери её отца и жены её мужа. А ну-ка! Угорские княжны не плачут!