Шепель встретился взглядом с Ростиславом Владимиричем. Князь несколько мгновений смотрел в глаза своему новому кметю, потом вдруг весело подмигнул. Мы победили, кмете! — говорил княжий взгляд. — Не сумуй!
Шепель отвёл взгляд. На душе отчего-то было тягостно.
Наутро черниговцы уходили на лодьях. Буря за ночь утихла, оставив на песке выброшенных, рыб, крабов и медуз, обломки брёвен и досок.
На вымоле Глеб Святославич остановился.
— Куда теперь-то, княже? — устало спросил как-то враз поникший дружинный старшой.
Князь не ответил. Мрачно оборотился в сторону Тьмуторокани, глядел ненавидяще.
— Ай в Корчев? — настаивал тупо старшой.
— Ай не слышал, чего бояре здешние решили? — бешено глянул в ответ князь. — Нешто думаешь, если Тьмуторокань за Ростислава решила, так Корчев решит иначе?! А Порей с кметями на лодьях откуда пришёл, по-твоему, не с Корчева? Не с моря же они такие свежие!
Князь захлебнулся воздухом. Отдышался, махнул плетью:
— Небось дня три в Корчеве ждали, пока Ростислав с конными из степи не подтянулся. Да и в рати у Порея не одни волыняне стояли — корчевцы тоже!
Дружина молчала в ответ на горькие слова князя.
— Ну, ничего, — холодно бросил Глеб. — В Чернигов поедем. К отцу.
Он вновь оборотился к Тьмуторокани и погрозил плетью:
— Ужо попомнишь, Ростиславе!
Копыта глухо и гулко стучали в мёрзлую землю, уже кое-где расцвеченную белыми звёздочками первого снега. Крупные снеговые хлопья висели в воздухе, кружа на ветру, цеплялись за ресницы и волосы, мягко щекотали лицо.
С первого снега всегда какая-то неизъяснимая радость, словно душа, устав от осенней мерзопакостной слякоти, от расквашенных в тесто дорог, от жухлой посерелой травы, от голых ветвей, радуется белой чистоте, хоть, обыкновенно, и недолгой.
Глебу Святославичу радоваться было особенно нечему, но всё одно на смурной с самой Тьмуторокани душе как-то посветлело. Но лёгкий и противный страх не прошёл. Страх перед отцовым гневом…
Князь понимал, что особенно строгого наказания ждать от отца не стоит: ни опалы, ни, тем более, казни. Но едва он представлял жёсткое, словно из дуба вырезанное лицо отца, бритое, со сведёнными густыми бровями, серо-стальные глаза, плотно сжатые губы с подковой светлых усов — и страх вновь против воли медленно и противно закрадывался в душу, отдавал слабостью в колени.
Вспоминался долгий путь от Тьмуторокани — на море как раз грянули первые осенние бури, и Глебовы лодьи отнесло к северу, в устье Дона. Пришлось идти вверх по Дону, а после — горой до самой Северской земли.
Насмотрелся Глеб Святославич…
Отец встретил Глеба в Путивле, у самой степной межи Северского княжества. Подъехали, спешились, внимательно, безотрывно глядя друг на друга. Потом вдруг единовременно, рывком обнялись.
И тогда противный страх вмиг прошёл. Прошёл тогда, когда Глеб увидел в глазах отца не гнев, не злость даже, а единственно облегчение — что сын невережоным добрался до отчей земли.
После сидели в тёплом покое путивльского крома, пили мёды. За стеной, в гридне, шумели дружины обоих князей.
— Рать соберём завтра же! — горячился Святослав, откидывая со лба длинный чупрун, отпущенный по памяти того ещё, древлего Святослава. Хотя и то сказать — какой он древлий — ста лет не прошло с того, как погиб. — Вестонош я уже разослал, с завтрева дружины боярские подходить будут. Много рати у него, сыне?
— Не особенно, — задумчиво отозвался Глеб. Он отцовой уверенности не разделял. — Сотен пять будет, должно быть…
— Всего-то, — отец усмехнулся. — Тысячу кметей выставим, не меньше, не устоять против нас Ростиславу.
— Тут другое, отче, — Глеб невольно поморщился. — Дружины-то у него немного, то верно, только…
— Что? — веселье черниговского князя вмиг куда-то исчезло, скрылось. Глеб невольно вздрогнул от острого отцова взгляда.
— Тьмутороканская господа вся за него, это первое, — начал перечислять Глеб. — И Колояр Добрынич, и иные прочие — все.
— Так, — медленно темнея ликом, с каменной тяжестью уронил Святослав.
— Он там Великую Тьмуторокань создать мнит, — мотнул головой Глеб. Коротко, в нескольких словах, он рассказал о, что говорили ему в Тьмуторокани и князь Ростислав, и тысяцкий Колояр.
— Вон как, — недобро протянул отец, вмиг всё поняв. Глеб заподозрил даже, что у черниговского князя и у самого была подобная задумка, да только которы со старшим и младшим братьями мешали. Не для того ли он меня на Тьмуторокань и всадил, — подумалось вдруг.
— На его стороне кубанские «козары» будут, это второе, — продолжил сын. Святослав наморщил лоб, пытаясь понять.
— Которые козары?
— Да уж не те, которых пращур Святослав Игорич громил, — Глеб дозволил себе даже и ухмыльнуться. — Русичи кубанские, нашего языка люди. Их сейчас по всей Степи «козарами» зовут, раз у хакана под рукой ходили когда-то.
— И велика ли сила их? — Святослав прищурился.
— Да не мала, отче, — устало ответил сын. С долгой дороги да со ставленого мёда начало вдруг клонить в сон. — Так что и рать собирать надо немалую.
— И третье есть? — на бритой челюсти черниговского князя вспухли желваки, жёсткая, выветренная кожа шевельнулась, пошла буграми.
— Есть, отче, — подтвердил Глеб. — Я сюда по Дону ехал, там русичей тоже немало. И каждый третий, а то и второй грезит о сильной Белой Веже. И степи окорот ищет. И видит его в Ростиславе.
— Быстро они, — только и нашёлся сказать Святослав Ярославич.
— Быстро, — подтвердил беглый тьмутороканский князь. — У Ростислава в дружине «козарин» с Дона был, так что они уже за него. Донцы нас, может, и пропустят, своей силы противостать твоей рати у них не наберётся. А только как бы той порой в спину нам не ударили, когда с Ростиславом на рать станем.
Глеб уже ушёл спать, а Святослав Ярославич всё ещё сидел в полутёмном покое с чашей в руке, слепо глядя в волоковое оконце. Невольно вспомнилась собственная злость при вести о том, что сотворилось в Тьмуторокани.
Сам добрый воевода, черниговский князь тут же невольно оценил сделанный Ростиславом бросок от Червонной Руси к Тьмуторокани. И уж вестимо, не на пустое место шёл волынский князь, были и пересылки меж ним и тьмутороканской господой, были!
В приступе ярости хотел было Святослав Ярославич вести полки на Волынь, осаждать Владимир, взять в полон жену и сыновей Ростислава.
Одержался.
Честь княжья не дозволила.
Не в обычае было ещё на Руси брать заложников из числа родни. Изяслав, тот не умедлил бы, — скривился черниговский князь с немалой долей презрения к старшему брату.
Он — нет.
Святослав не кривил душой сам перед собой — он предпочитал скорее Тьмуторокань потерять, чем честью своей и сыновней поступиться. Даже если и сам сын будет против того…
Кмети начали прибывать уже с утра — пока что здешние, путивльские. Святослав подымал на мятежного князя не только собственную дружину, но и боярские — мало не со всей земли. И бояре шли, хоть и не особенно охотно, но шли. Мало того, что Ростиславля выходка рушила весь закон наследования на Руси, так он отнимал у Чернигова и всей Северской земли восходную торговлю, коя вся шла через Тьмуторокань. Это было настолько весомо, что сто двадцать лет спустя стремление достичь «Тьмуторокани-града» бросит в походом Дикое ещё одного северского князя — Игоря Святославича, героя бессмертной поэмы.
Кмети шли. Примчался вестоноша — черниговский полк уже на подходе. Всей рати у Святослава и впрямь набиралось уже даже и побольше тысячи, перевалило и за пятнадцать сотен.
В поход выступили на третий день, отослав черниговцам наказ догонять у верховьев Дона.
Но с первого же дня поход у Святослава и Глеба не заладился. Внезапно навалилась зима — до того два дня хлестал мокрый снег с дождём, а после вдруг ударил мороз. В Северской земле навыкли, что зима приходит самое раннее, в студень-месяц, а до его начала Святослав рассчитывал уже и Тьмуторокани достигнуть. Не вышло.