— В Киеве много наших. Они на нашей стороне будут. Да и в иных городах тоже.
— Новую святую войну затевать? — всё так же с сомнением сказал тесть и повторил. — Тяжеловато станет… для кривской земли-то.
— Выдюжим — решительно отверг Несмеян. — Не за золото альбо серебро биться — за веру!
А и впрямь — как не выдюжить-то? Кривская земля — природная крепь. Стены непроходимых дебрей, до топи-болота непролазные. А тропинки считаны, а дороги — тем более. А в лесах-болотах — нечисть, что тоже сила немалая кривской земли. Здесь-то, в болотном-то краю.
— Выдюжим, — всё ещё с сомнением, хоть уже и твёрже сказал тесть, подымая чашу с пивом.
Солнце садилось, когда в лесу заголосили, потекли плавной рекой песни. В лесу стало шумно и людно.
Купальская ночь — особая. Праздник кресень — середина лета, межень, после которого день идёт на убыль. День, когда кончается русальский месяц изок.
Всего в версте от Калининого починка запылали костры, слышались песни и смех молодёжи.
Народу у костров было не сказать, чтоб много, но и не мало для лесной-то глуши. Поблизости в трёх весях да на починках жил богатый и большой кривский род Моховиков. Да и из княжьего острога с острова на Мядельском озере кмети пожаловали.
Текла под деревьями песня, девки плели венки из луговых цветов, гадая на суженых.
Едва Несмеян с Купавой подошли к крайним кострам, как на них налетела шумная и весёлая гурьба молодёжи.
— Дядька Несмеян! Дядька Несмеян! — галдели парни. — Тебе нынче колесо к реке катить!
Несмеян сам был полочанин, но у Мяделя его знали все — в гости к тестю в Моховую Бороду он наезжал часто.
— А что — достойнее меня некому?
— А кому же? — рассудительно отозвался кто-то из парней. — Ты — княжий кметь, тебе и честь.
Но до колеса было ещё далеко.
С песней потянулся меж кустами весёлый девичий танок — священная купальская пляска. А кому вести танок — самой уважаемой да славной девушке в роду. А то и меж иными родами славной. Первой невесте в округе.
Дотекли девушки до берега озера, рассыпался танок на отдельные весёлые пёстроцветные кучки нарядных девчонок.
А потом вышла та, которая вела танок — в длинном тёмно-синем летнике с цветами, в венке из ромашек да велес-травы. Поклонилась земно садящемуся за окоём солнцу, прижимая к груди коровай хлеба и ковш мёда. И ступила прямо в воду, раздвигая волны, пошла к середине реки.
Несмеян замер на мгновение, глядя ей вслед — девушка была прекрасна в реке. Казалось, вот сейчас вечно юный Дажьбог сам выйдет из своего ломающегося в волнах закатного пламени, возьмёт красавицу под руку…
— Неужто?.. — свистящим шёпотом сказала рядом Купава и не договорила. И понятно было без слов — неужто жертва человеческая?
Нет.
Девушка дошла до огневой закатной дорожки, новь поклонилась в пояс, коснулась волн челом — вода и так досягала ей почти до пояса. Опустила в огневеющую воду хлеб и вылила из ковша мёд.
Поклонилась ещё раз.
И пошла обратно к берегу.
Когда-то — невесть, правда то иль нет — говорят люди, будто каждый год лучшая девушка входила в реку до тех пор, пока не скрывалась с головой в воде, окрашенной закатом в огонь. Становилась навечно Дажьбоговой невестой.
Сейчас девок в невесты богам отдавали только когда всему роду-племени грозила гибель альбо всеконечное разорение. Альбо когда просили у богов чего-нибудь такого, ради чего и одной-то жизни человечьей не жаль.
Колесо было большое, в человечий рост. Несмеян взялся за продетую в ступицу жердь, за другой конец схватился молодой ещё, но уже попятнанный шрамами мужик — что именно мужик, а не кметь, было видно по бороде да остриженной в кружок голове. Несмеян мельком глянул на серебряные обереги на его рубахе, чуть качнул головой — мужик тоже был не из простых, да и рода известного — Моховик, войт! Ну да абы кого колесо праздничное катить не пошлют.
Купава застучала кремнем и огнивом, огонь весело вспыхнул, облизывая смолёные спицы и разгоняя сгустившиеся сумерки. Кметь и войт подождали, пока не займётся всё колесо.
— Ну? Взяли?!
Колесо покатилось по пологому берегу вниз, к тёмной воде озера. Пламя жгло, припекало, но Несмеян с мужиком докатили колесо до самой воды и только тогда бросили.
Переглянулись весело, утираясь.
— Зовут как? — отрывисто бросил Несмеян.
— Мурашом кликали, — мужик весело плеснул в распаренное лицо озёрной водой, пришлёпнул на шее комара. — А тебя — Несмеяном, я знаю. Пива выпьешь?
— А то, — весело отозвался кметь. — Если поднесёшь, чего же е выпить-то?
Мураш мигнул кому-то за спиной Несмеяна, кметь оборотился да так и замер.
Светловолосая девушка с высокой грудью подошла-подплыла, касаясь высокой травы краем длинного летника, чуть поклонилась, протягивая Несмеяну ковш. Пахнуло ядрёным густым запахом пива, Несмеян сделал несколько глотков, не отрывая взгляда от красавицы. Та самая, что вела танок, та самая, что дарила жертву Дажьбогу. И та самая, которую, по древнему обычаю пришлось бы в Дажьбоговы невесты отдать. Из-под низкого почёлка задорно блеснули на кметя зелёные колдовские глаза. Кметь протянул обратно ковш, коснулся губами готовно подставленных губ девушки, поклонился.
— Спаси боги за честь, славница.
Мураш за его спиной весело хохотнул.
— Что, кмете, понравилась девка?
— Кто такова? — тихо спросил Несмеян, глядя вслед Моховичке — коса тяжёлой золотой змеёй падала до самого пояса. — Ишь, краса писаная.
— Дочка моя, — довольно ответил Мураш. — Гордяна. Сватай, если по нраву.
— Женат я, — с неуловимым, едва заметным сожалением ответил Несмеян. — Да и не в моём возрасте женихаться, мне уж на четвёртый десяток поворотило, а ей, небось, пятнадцать?
— Семнадцать будет через месяц, — всё так же довольно ответил Мураш. — Женат он, глянь-ка… Ты же не христианин, и двух жён прокормишь. Эвон отец мой пятерых жён держал.
Старый обычай многожёнства отмирал средь кривичей медленно, теснило его христианство, толкало и отталкивало, да только вытеснить до конца не могло.
А когда стемнело совсем, по ручью вновь поплыл огонь. Плыли венки с горящими на них огоньками, а на берегу девушки сжимались от ожидания — тот ли парень выловит венок, которому обещалась. Альбо не тот.
Ловили венки с берега, кто рукой, а кто досягая палкой альбо жердью — загодя, верно, наготовили. А и то не всем везло. Иной парень, не сумев дотянуться до желанного венка, бросался в воду в чём был и настигал его в два-три взмаха рук. Девчонки бежали вдоль берега с весёлыми перекликами и насмешками над непроворыми парнями. Там трое схватили один венок да и разорвали его натрое — быть теперь потехе, кулачному бою быть, да и девке выбрать после — кто из троих ей мил покажется. А то и вовсе никто — вот позубоскалят над неудачниками после остальные невесты.
Несмеян и Купава стояли посторонь, у самого поворота реки, глядя на веселье молодёжи, вспоминая себя. И каждый, взглядывая друг на друга, словно молча говорил — а помнишь?
Помнили.
Волна плеснула, выбрасывая к ногам Несмеяна венок — уже почти потухли огоньки на нём, намокшем и мало не распавшимся от воды. Видно, никто не поймал…
С треском раздвинулись ракиты, выбежали три девушки и Несмеян онемел — впереди бежала Моховичка Гордяна, дочка Мураша. Уж не её ли венок?
Будь Несмеян молодым неженатым парнем, впору было бы схватить венок с торжеством — лучшая невеста округи. Он же чуть отступил на полшага под взглядом оторопелой жены.
Девушки остановились. Молчали, словно поражённые громом.
Гордяна сделала несколько шагов, подняла с воды венок, выпрямилась. Несколько мгновений смотрела Несмеяну в глаза. Потом чуть поклонилась и отошла обратно к подружкам. Что-то сказала, девчонки весело прыснули, и тут же порскнули посторонь сквозь ракитник — бежали парни. Начиналась новая потеха — поймать девушку да за венок с неё поцелуй стребовать.