Следует несколько минут молчания, и когда я чувствую, что главное она узнала и может с этим справиться, я спрашиваю: «Я могу на этом остановиться?» Она говорит: «Да!» Я желаю ей всего доброго. Она кивает и возвращается на свое место.
Примерно через три месяца она звонит мне, чтобы еще раз записаться на курс. Поскольку я вспоминаю ее имя, я спрашиваю ее о запросе. Она говорит: «Я хотела бы расставить мою родительскую семью!» Я спрашиваю ее о сыне. Она не ожидала, что я вспомню ее ситуацию, и, к моему удивлению, говорит: «На данный момент он чувствует себя очень хорошо. Он по-прежнему получает кортизон, опухоль выросла совсем незначительно, и сейчас все, включая врачей, в соответствии с обстоятельствами довольны».
В группе мы начинаем работу с расстановки ее нынешней семьи. При этом выясняется, что больной раком сын стоит на месте отца клиентки и вместо него смотрит на его жертвы. Отец, как офицер СС, был причастен к убийству польских евреев.
Все расстановки с потомками жертв и преступников показывают, что между преступником и его жертвой возникает роковая связь, которая по силе и интенсивности превосходит любые семейные связи. Наряду с уважением к вине преступника, к его достоинству относится также признание этой связи с жертвой.
Для клиентки это означает, что ей нужно отпустить отца. Теперь, глядя на своего отца, она должна включать в поле зрения и его жертвы. Таким образом в душе может начаться процесс, который со стороны матери освободит сына от идентификации с ее отцом.
О дальнейшем течении болезни сына мне, к сожалению, ничего не известно.
Поклон перед жертвой
(пациент с депрессией и видениями насилия)
В следующем рассказе 43-летний пациент описывает процесс высвобождения из идентификации с преступником в рамках трехдневной расстановочной группы:
С тех пор, как я начал думать, моя жизнь постоянно сопровождалась депрессиями, которые питало чувство вины, низкая самооценка и сомнения в себе. Кроме того, меня постоянно сопровождали образы насилия, которые как фрагменты фильма прокручивались у меня перед глазами. Поскольку насилие было направлено в основном на женщин и детей, я чувствовал себя несвободным для партнерских отношений и семьи.
От одной моей подруги я услышал о семейных расстановках. Меня это заинтересовало, и я решил проконсультироваться по телефону, чтобы выяснить, подойдет ли мне такая форма терапии. Хотя я ни слова не сказал о моих мотивах, разговор вышел на мой запрос. Терапевт сказал, что с моей стороны будет хорошей подготовкой, если до участия в группе я смогу четко сформулировать, чего я хотел бы добиться и по какому изменению в моей жизни я смогу' определить, что расстановка себя оправдала.
Я сразу стал обдумывать мой запрос. Гордый тем, что мне удалось выразить мою нужду словами, я записался на расстановку. Я пришел в группу, не имея никаких предварительных знаний. Для меня все было ново, но в то же время я воспринимал проводившиеся расстановки как понятные и правильные. С собственной расстановкой я решил подождать до вечера второго дня.
Когда подошла моя очередь, я ощутил сильную нервозность. Терапевт спросил меня о запросе, и я сказал: «Я не хочу быть плохим человеком». На то, чтобы почувствовать и сформулировать эту фразу, мне понадобились месяцы. Я был шокирован, когда в ответ услышал: «Это общая потребность, а не личный запрос». Он сказал, что работает только с конкретными, личными запросами. Я возмутился и разозлился. Но прежде чем я успел выразить свое негодование, он спокойно продолжил: «Но я чувствую, что для тебя зто серьезно! И. прежде всего, я чувствую серьезность твоей ситуации! Поэтому я предлагаю расставить твою родительскую семью. Выбери заместителей для твоего отца, матери и тебя самого». Я согласился.
Я быстро нашел заместительницу для матери и заместителя для отца, мой заместитель тоже нашелся сразу. Это был крупный, статный мужчина. Но едва оказавшись в расстановке, он опустился на колени и стал хватать ртом воздух. Только когда мать практически вышла за круг участников группы, бедный парень в центре снова смог дышать. Отец безучастно стоял рядом. Я пораженно наблюдал за происходящим, но чувство, которое я при этом испытывал, было мне знакомо. Я просто не понимал взаимосвязи. Только когда я занял место моего заместителя и мое тело стало защищаться от привычного давления, которое я всегда ощущаю в присутствии родителей. я осознал ситуацию. Терапевт работал со мной дальше, но я помню только ситуацию, когда мне нужно было склониться перед моим отцом. Моя поясница одеревенела и готова была скорее сломаться, чем согнуться.