Доктор Бутала накачивал черный колпачок, а черное приспособление все плотнее сжималось вокруг моей руки. Возникла пауза, пока он смотрел на свои часы.
Тик-так. Тик-так. Тик-так.
Давление в моей руке усилилось вопреки ограничению этой штуковины.
Затем звук разрывающейся липучки выдернул меня из прострации.
— Показатели выглядят отлично, — сказал он, возвращаясь на свой стул. — Думаю, мы подобрали Вам правильную дозировку лекарств и нашли комбинацию, которая подходит именно Вам.
— Фантастика.
Тук. Тук. Тук.
Доктор Бутала печатал свои заметки на компьютере. Его карие глаза были скрыты за очками.
— Как обстоят дела с эрекцией? — спросил он сквозь белый шум, не потрудившись перевести на меня взгляд.
— Под контролем, — соврал я, подняв ладони вверх.
Его плечи расправились.
— Хорошо. Я уже начал думать, что это психологическое.
Я приподнял бровь.
— Психологическое?
— Ну, да. Мозг очень сложная штука. Я могу попытаться сбалансировать химические вещества, но детскую травму ими не вылечить. Я запишу Вас на встречу с доктором Конвей.
— Я в порядке.
— Это не предложение, Оливер.
Я покачал головой и поднялся со стула.
— Звучит фантастически, старина.
— Отлично, — отрезал он с каменным выражением лица. — Завтра. Будьте там в два.
Я поднял большой палец в воздух, прежде чем направиться к двери.
— И Оливер? — положив руку на дверную ручку, я ждал, не поворачиваясь и избегая его взгляда. — Не опаздывайте.
Открыв еще одну банку «Швеппса», я улегся на матрас Зика, приковав взгляд к его затылку и присушившись к телевизору.
Бедный ребенок усердно склеивал по кусочкам разорванную розу оригами. Я сказал ему, что это уже не имеет значения, но упрямый Зик был полон решимости исправить мои ошибки.
Чтобы привлечь его внимание, я швырнул подушку ему в затылок. Зик резко повернул голову и посмотрел на меня, нахмурившись.
— Оставь это, приятель. Расслабься. Посмотри «Офис», — предложил я, указывая рукой на телевизор. Зик покачал головой и вернулся к головоломке, лежащей перед ним на столе.
— Ну, как знаешь.
«Швеппс» попал мне в горло, пузырясь от мятной жвачки.
Безумие, всего год назад я планировал забрать парнишку с собой.
Оскар рассказал мне, что произошло. Он подслушал историю Зика в комнате отдыха. Зик был здесь с тех пор, как его в возрасте семи или восьми лет подбросили на территорию Долора, как долбанное ненужное домашнее животное. Я сразу привязался к парню. Познакомился и узнал его поближе, даже выучил язык жестов. У Зика было золотое сердце и старая добрая душа, родственная с моей. Каким-то образом мы нашли общий язык. Он мало что помнил о своем прошлом и обрел здесь дом.
Я дал Зику обещание. Как только я закончу обучение, я усыновлю его и покажу, каково это - иметь настоящий дом. Мы могли бы узнать об этом вместе. Настоящие дни рождения. Настоящее Рождество. Настоящая семья - семья, состоящая из Зика и меня.
Семья, о которой мы оба мечтали, но которой у нас никогда не было.
Единственным способом добиться усыновления было наличие финансов после нашего отъезда. В прошлом году перед началом учебы я отправил свои работы агенту. Агент заявила, что ей нравится мой стиль, подписала со мной контракт и разослала мои стихи нескольким издательствам. Но к тому времени, когда одно из них согласилось опубликовать стихи, меня арестовали за изнасилование Бриа и упекли в одиночную камеру в тюрьму.
Оказалось, пока я сидел, издатель напечатал мои стихи. В тюрьму по почте был отправлен соответствующий чек, и я решил заключить сделку с Трэвисом, который был моим единственным другом за пределами Долора. Поскольку он вышел раньше меня, я заставил его согласиться держаться подальше от его банды, при условии, что он будет работать на меня и станет моим личным помощником.
Я доверял Трэвису, и он согласился.
Единственное, что нам оставалось сделать, помимо, конечно, чистого досье, так это найти крышу над головой. Затем я собирался подать документы на усыновление Зика. Юридически я стал бы его опекуном. Зик был в восторге от этой идеи и шутил, что скоро начнет называть меня «папой».
«Ни за что», - было моим ответом.
Мы были друзьями.
Друзья, у которых всегда будет дом, куда можно вернуться.
Среди всего этого действа появилась Мия, мой маленький неожиданный поворот сюжета. Она только подогрела мое желание стать кем-то. Я никогда ничего так не хотел, как сделать что-то именно для нее. Все было идеально. Мы с Мией становились все ближе и ближе, и в это же время Мия и Зик нашли общий язык. Мия приняла Зика с открытым сердцем. В тот день, когда над Долором бушевал ураган, Мия успокаивала перепуганного Зика, и именно тогда все встало на свои места. Я всегда знал, что она - та самая, с первого дня, но в тот единственный момент я был потрясен тем, как Бог передвигает шахматные фигуры по доске, делая все, что я когда-либо хотел, реальным.
Мы с Зиком превратились в «Зика, Мию и меня», но я не рассказал ей о своем обещании Зику или о той жизни, которую я планировал для нас троих. Мия до сих пор ни о чем не догадывалась. Возможно, это был страх каждого художника быть отвергнутым - ею, Зиком, издательством, миром, и еще, страх провала.
На этот раз я был неудачником.
Я подвел Мию.
Я подвел Зика.
Но вот Зик был прямо здесь, собирая осколки того, что я разрушил, пытаясь исправить то будущее, которое я нарисовал, но от которого в итоге отказался. Я должен был сказать ему, что даже если он все исправит, это не вернет Мию. Это не вернет меня. Роза будет не цельной, неправильно склеенной и в итоге потрескается. Она никогда не будет прежней.
Даже если бы я открыл эту грязную правду Зику, все это не имело бы значения.
Я хорошо его знал.
Он все равно был бы здесь, собирая бумажную розу обратно.
Потерянный парень.
Я швырнул банку через всю комнату, и она упала в ведро рядом с его столом, заработав мне три бесполезных очка. У Зика ничего не получалось с бумажной розой, и он не потрудился повернуться ко мне лицом, когда я встал у него за спиной. Положив руку ему на плечо, я сообщил, что ухожу, выскользнул из своего нового пристанища и прошел через его крыло обратно в свое.
Прошла всего неделя с тех пор, как копии страниц из дневника Мии были разбросаны по всему коридору. А также неделя с тех пор, как я впервые трахнул ее. В ту ночь я не смог уснуть, пока темнота терзала меня угрызениями совести. Печаль разъедала меня, заставляя плакать до самого восхода солнца. До тех пор, пока стыд не поглотил меня и пустота не овладела мной. Я устал плакать, устал бороться. Всю неделю я отстранялся от окружающего мира, наслаждаясь тишиной и рутиной.
Даже в коридоре, когда секреты из дневника узнали все, люди ополчились друг против друга, выпускали когти, сеяли хаос, проливали слезы, однако меня это больше не волновало. Мия прошла мимо меня, мой маленький взрыв надежды, и увидела, что я исчез. Возможно, внешне для всех остальных так и было, но мое сердце все еще трепетало, напоминая, что оно разбито из-за того, что с ней происходит.
Потому что то, что случилось с ней, случилось и со мной.
Самое страшное в том, чтобы слишком много заботиться, слишком много чувствовать, слишком много отдавать - это то, что в конце концов истощит тебя, ты находишься в этом состоянии бесконечно. У моей программы «Трахни все, что движется» был предел, действие лекарства и моя энергия закончились, и я, наконец, оказался в эпицентре шторма, на исходе сил. Это место я помню так живо, и оно встретило меня с распростертыми объятиями.
Но пока я стоял там, от образа Мии у меня звенело в ушах, словно рядом был крошечный колокольчик.
В тот вечер душ показался мне глотком свежего воздуха. Со мной никто больше не общался, кроме Мэдди и Бриа. Мэдди не оставляла попытки трахнуться со мной, но я не хотел ее. Всякий раз, когда мы оказывались наедине, она пыталась, но это ни к чему не приводило. Единственной девушкой, которую, казалось, хотело мое тело, была Мия.