Мои глаза выпучились.
— Олли!
Во время обеда Линч объявил по внутренней связи об очередном вечере памяти, посвященном в общей сложности четырем жизням, украденным Долором: Ливи более года назад, Хейдену, Чеду и теперь Уильяму.
Зик постучал пальцем по столу, привлекая наше внимание.
— «Я скучаю по Ливи», —показал он.
— «Расскажи нам о ней», — показал Олли в ответ, прежде чем схватить меня за руку и откинуться на спинку стула, не сводя глаз с Зика.
— «Рыжевато-русые волосы», — губы Зика подергивались, когда двигались его руки. — «Милые и забавные, Томми и Ливи. Большие голубые глаза. Она была добра ко мне, и не принимала отказов, как Мия».
— Похоже, она была милой девушкой. Та, кого трудно забыть, — сказала я сквозь смешок.
— «Томми любил ее. Она сказала, что это ребенок Томми», — дополнил Зик. Его руки опустились, и мы ждали, что будет дальше, но он просто сидел. На этом Зик закончил свою историю. Он взял булочку и откусил от нее.
Олли щелкнул пальцем, заставляя Зика снова посмотреть на него.
— Ливи и ее ребенок живут в твоем сердце. Как только душа касается тебя, она становится частью тебя навсегда. Найди в этом утешение.
Глаза Зика широко раскрылись, и булочка упала на его поднос.
— «А Томми? Он был хорошим. Он не заслужил того, что с ним случилось. Он один в тюрьме. Томми был добр ко мне. Мой брат. Томми - мой брат».
По щеке Зика скатилась слеза, и я замерла от его признания.
— Нет, — Олли покачал головой и поднял руки, нетерпеливо жестикулируя. — По крови или по духу?
Глаза Зика стали безумными, и он сердито подтолкнул свой поднос вперед.
Олли стукнул кулаком по столу, чтобы привлечь его внимание.
— По крови или по духу, Зик?
Руки Зика двигались плавно, но в то же время яростно.
Я посмотрела на Олли, выражение лица которого менялось с каждым движением рук Зика.
— Я не могу уследить. Что он говорит?
— Брат? Почему ты не сказал мне об этом? — спросил Олли сквозь стиснутые зубы.
Мой взгляд вернулся к Зику, чьи руки и черты лица стали красными, каштановые вьющиеся волосы подпрыгивали при каждом его движении.
— «Он пришел за мной. Он влюбился. Теперь он заперт, а я застрял здесь навсегда. Я не могу ему помочь. Я нужен ему, а не могу помочь. Я не смог спасти Ливи. Я должен был присматривать за ней. Я должен был защищать ее. Он сказал: никому не говори, что я твой брат, иначе они придут за тобой».
— Твою мать, — Олли потер лоб, — ты можешь мне доверять. Я же твоя семья, — настаивал он. — Мы семья. Я тоже твой брат... по духу. Когда мы уедем отсюда, я обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы освободить Томми. Ты понял?
Зик кивнул. Зик понял, но мне казалось невозможным наверстать упущенное.
Позже тем же вечером мы с Олли спустились с холма к месту проведения вечера памяти. По мере того, как солнце садилось, небо окрашивалось в красный, желтый и оранжевый цвета. Толпа, образовавшая круг, была уже не такой большой, как в прошлый раз. Люди потеряли интерес к заботе о других.
Итан стоял на том же месте. Его руки были спрятаны за спину, и мы обменялись кивками.
Олли стоял позади меня. Одно лишь прикосновение кончиков его пальцев к моим напоминило мне, что он всегда находится в пределах досягаемости. Стояла тишина, но эмоции Олли кричали внутри него, озаряя все вокруг, как закат над головой. Он прижался лбом к моему затылку, шепча про себя молитву. Его слова убедили меня закрыть глаза. Его слова обволакивали нас, защищая от внешнего мира. Его слова были причиной нехватки кислорода и моего учащенного пульса.
Олли молился за Зика. Он молился за души, за заблудших, запутавшихся и даже эгоистичных. Олли молился о том, чтобы любовь восторжествовала, а у людей с замкнутым кругозором исчезли границы. Он молился никому и всем, веря в высшую силу, кем бы или чем бы она ни была. Он молился за Итана, за меня, за себя. За каждого, с кем Олли встречался взглядом, и за каждого, кому не довелось встретиться с ним, он молился.
Он поднял свой лоб от моего и завершил свою молитву поцелуем в мой затылок. Я обвела взглядом круг. Тела расслабились, слезы утихли, и Олли переплел свои пальцы с моими.
— Пойдем, любимая.
Наши ноги опустились на последнюю ступеньку лестницы, когда мы возвращались в общежитие.
— Во что ты веришь? — спросила я.
— Я верю во многое, — Олли улыбнулся. — Тебе придется быть более конкретной, любимая.
— Ты ходил в церковь? Ну, знаешь, до Долора?
Мы медленно поднимались по лестнице, отставая от толпы.
— Зачем мне ходить в церковь? Здание создано человеком. Я - творение Бога. Наше тело - самое близкое, что у нас есть к вечному свету, а не чертово здание. У меня есть возможность молиться, когда и где я захочу. Бог слышит меня независимо от того, где я нахожусь. Никто не может отнять это у меня. Но здание? Здание может быть разрушено, снесено или превратиться в «McDonalds», если город разрешит это.
— Ты веришь в Бога, — заключила я, кивнув.
Олли облизнул губы.
— Помнишь рассказ «Тысяча лет разлуки»? Тот, что я читал тебе в больнице?
— Да. Что-то о вечном свете.
Олли кивнул.
— Это один из многих примеров того, во что я верю, но как насчет тебя, любимая? Ты собираешься рассказать мне историю о том, как Бог подвел тебя? Или ты поведаешь мне историю о том, как наш создатель дал тебе силу пройти через это?
Внезапно мне стало стыдно.
— Я не знаю, во что верю.
Мы с Олли добрались до вершины лестницы, когда он остановился и повернулся ко мне лицом.
— Если ты ни во что не веришь, тогда это то, ради чего ты живешь. А жить впустую - расточительство, ты не находишь?
— Я надеюсь, что наши дети пойдут в тебя.
Мы снова пошли в ногу.
— Сколько детей? — с улыбкой спросил Олли.
— Ну, напомни-ка мне, сколько всего круассанов ты мне принес?
— Два, но я хочу троих, так что я должен тебе еще один.
Казалось, в общем туалете все погрузились в оцепенение. Место, где Джейк пел, Бриа обычно ныла, а фоновым шумом была простая болтовня. Единственным звуком в этот вечер была вода в душевых, звуки занавесок и звук смыва в унитазах. Студенты двигались в том же темпе, что и растущая влажность.
Это было то самое место, где я впервые встретила Олли. Приветы и улыбки происходили в этой самой комнате, среди прочего: взгляды, рукопожатия, разбитые зеркала, привязанности, священные моменты, сладкая любовь, рождественские поцелуи, смех и слезы. В этой душевой был запечатлен каждый ключевой момент в наших отношениях.
Через крошечное отверстие в душевой кабинке, которую занимал Олли, были видны его очертания. Впадина в пояснице и симпатичная попка. Он повернулся под водой, и вытатуированные птицы запорхали по поверхности его кожи. Я видела только половину его тела, и мои глаза путешествовали по впадинке на его груди, животе и выступающим линиям, ведущим к местам, которые я регулярно навещала и надеялась посещать до конца своих дней.
Этот мужчина был моим женихом.
Он выбрал меня, и я говорила это раньше, и я буду повторять это снова и снова ... «Я никогда, черт возьми, не пойму почему».
Олли наклонил голову, и зеленые глаза уставились на меня из маленького отверстия, и он поманил меня пальцем. Мои щеки вспыхнули. Я спрыгнула со стойки и направилась к нему, прежде чем просунуть голову за занавеску.
— Ты наблюдаешь за мной, любимая? — прошептал Олли, проводя рукой по всей длине своего члена.
Я только что приняла душ и снова была мокрой. Ну вы понимаете.
Мой пристальный взгляд блуждал по нему. Да, это было так, и я с удовольствием наблюдала, как он принимает душ, одевается, спит, ест, занимается со мной любовью, за всем.
— Ты против? — спросила я и прикусила внутреннюю сторону своей щеки, борясь с желанием прикоснуться к его коже.