Но в то время Керимов активно посещал курсы итальянского (и, таким образом, итальянский я ни за что бы изучать не стала. Для изучения предлагался еще и китайский, но... Черт, лучше уж немецкий, честное слово!)
В общем, немецким худо-бедно я овладела.
- Macht nichts, wenn wir auf Deutsch sprechen? (прим. Автора: Ок, если мы поговорим на немецком?) - предложила я, строя невинную рожицу.
- Es ist ok, - с хитрой улыбкой ответил Ник и понимающе улыбнулся.
Андрей в свою очередь скосил один глаз на фыркнувшую Катю. Кажется, она даже что-то пробормотала себе под нос.
- Emmm... Ребята, я не могу сейчас объяснить всего, но, пожалуйста, поверьте мне. Со мной все в порядке. У меня нет романа с Керимовым. И тот бред, что рассказывают журналисты, не стоит ломанного гроша. Понимаете?
- Was? Wiederholen Sie bitte... (Что? Повтори, плиз), - пробормотал Андрей.
А Ник разочаровано вздохнул. Похоже, не выйдет.
Немецкий, который ребята учили в школе и старались не забывать, временами во все горло крича песни любимой 'rammstein', почти выветрился из их памяти.
Мои вторая и третья попытки упростить до предела свою речь и таки объясниться, ничего не изменили. Ребята морщили лбы, усиленно следя за моей артикуляцией и прислушиваясь к словам, но все было бесполезно. Они меня не понимали.
Ник попытался задать мне пару вопросов, он даже вспомнил десяток отдельных слов из своего скудного школьного словаря. Но и тут мы потерпели полное фиаско. Я тоже не смогла разобрать, что у меня хочет выяснить парень.
Расстроенные неудачей, мы замолчали ненадолго и вскоре совсем свернули наш разговор.
Я попрощалась с ребятами, так и не встав с постели. Друзья обняли меня напоследок и попросили звонить. Я обещала.
Но, обещая, я не догадывалась о том, что в ближайшие дни у меня не будет времени, чтобы набрать даже короткую смс.
Керимова сдержала слово.
***
Стоя на ступеньках главного корпуса, я жмурилась от удовольствия, подставив лицо теплому ветру. Деревья-исполины больничного парка подступали здесь к самому крыльцу, в их тени царила прохлада. Не такая приятная и освежающая, как хотелось бы, но после подвальной сырости 'женского' отделения заставить себя выбраться под открытое небо и палящее солнце было непросто. Так пусть будет хоть какая-нибудь тень.
Я прикрыла на секунду глаза, наслаждаясь моментом.
Напряженное шушуканье соседок за моей спиной этим утром вывело меня из себя. А их удивленные лица, когда я начала собирать свои вещи? Их надо было видеть! На мгновение я почувствовала себя куском колбасы, уплывшим прямо из пасти пса.
Если мои соседки по несчастью не строили на меня планов, то мою проницательность можно послать к черту. Слава Богу, теперь я свободна от их пристального надзора.
Прислонившись к высоким перилам, потертым, с кое-где облупившейся от времени краской, я со вздохом еще раз поглядела на пустую дорогу, ведущую к крыльцу. За прошедшие пятнадцать минут там мало что изменилось.
Керимовы опаздывали. Я терпеливо ждала их у входа, временами бросая взгляды на парковку за углом парка. В этот утренний час там было тихо. Редкие прохожие мелькали вдалеке почти на границе видимости.
Я не сильно переживала из-за отсутствия Керимовых, списывая их опоздание на вечные пробки в центре. Мать слишком сильно волнуется за Тимура, чтобы за мной не приехать. В этом случае ей не было бы смысла идти на такие сложности с моей преждевременной выпиской.
Сегодня утром врач осмотрел меня, сделал узи и внимательно изучил анализы. Результат меня успокоил: я шла на поправку. Если бы Керимова не попросила об одолжении, наверняка, при этом немало заплатив нужным людям, через несколько дней меня бы и так отпустили домой... правда, не нарушив при этом никаких законов и не подвергая мое здоровье риску.
- Я жду тебя в два часа во вторник. Если все будет нормально, то ты сможешь вернуться к занятиям, - предложила мне врач.
- А если что-то случится за эти четыре дня? - этот вопрос не давал мне покоя.
- У Марии есть мой телефон. Вы можете звонить мне в любое время, я сразу приеду. Но я тебя уверяю, что с тобой все будет в порядке. Я предупредила Марию, что тебе нельзя поднимать тяжести и слишком напрягаться. Умеренный постельный режим, полноценный отдых и длительный сон - это все, что тебе сейчас нужно.
- И лекарства, - горько добавила я.
Женщина кивнула.
- Без этого нельзя. Вот. Я подготовила подробные инструкции что и когда тебе следует принимать.
Я забрала исписанный мелким почерком листок, чтобы позже спрятать его в сумку.
- Это все? - поинтересовалась я, когда с формальностями было покончено. И женщина отрицательно покачала головой, протягивая мне документы.
- Это нужно подписать. Простая формальность, но...
Она виновато мне улыбнулась. А я поморщилась, взглянув на текст. Добровольный отказ от госпитализации...
Захотелось возмутиться и выскочить пулей из кабинета. Страх тисками сжал сердце. Мне показалось, что я стою на краю обрыва, и любое неверное движение приведет к моему падению в пропасть.
Я сдержалась. Натянула фальшивую улыбку на лицо, и, взяв себя в руки, спокойно принялась изучать бумаги.
Если я подпишу заявление, значит, возьму на себя все риски за собственное здоровье. Мне не в чем будет упрекнуть врачей, если со мной что-нибудь случится.
Соглашаясь на предложение Керимовой, подобное не приходило мне в голову. Но сейчас могу ли я все переиграть? Остаться в больнице, вопреки обещанию?...
Что-то внутри подсказало мне, что не стоит этого делать. Я молча вывела свою подпись на документах.
***
- Ксения, доброе утро! - бодрый голос матери Тимура вырвал меня из раздумий.
Я резко обернулась в сторону женщины, так неожиданно появившейся у меня за спиной. Как она смогла пройти мимо меня, осталось загадкой.
- Доброе утро.
Керимова тепло мне улыбнулась, и я не почувствовала в ее улыбке фальши. Она действительно была рада меня видеть.
- Мы были у главврача, - ответила она на мой незаданный вопрос. - Виктор сейчас спустится к нам. Ты заскучала?
- Нет, - я неопределенно пожала плечами. - Ничего страшного.
- Вот и славно. Тогда давай пока пойдем к машине. Это все твои вещи? - Керимова указала на небольшую сумку, которую я повесила на край перил.
- Да. Больше ничего нет.
Мария забрала мой баул и ловко сбежала вниз. Я же остановилась на верхней ступеньке, не решаясь сделать первый шаг. Лестница, ведущая вниз...
Лестница... вниз...
Она напомнила мне ту... другую. В университете, три дня назад. Меня затрясло от озноба.
- Ксения? - встревоженный голос Керимовой вырвал меня из страшных воспоминаний. Под пристальным взглядом женщины я почувствовала себя маленькой и несчастной. И это острое чувство жалости к самой себе заставило меня устыдиться.
Я не слабая!
Я медленно, будто неуклюжий пингвин, начала спускаться по лестнице. С каждой ступенькой, которую я 'покоряла', как альпинисты покоряют альпийские вершины, мне становилось легче. Пусть для кого-то только подъем на занесенную снегом площадку на высоте трех тысяч метров над уровнем моря и кажется настоящим испытанием для духа и плоти. Но тот, кто знает, что такое бороться с самим с собой, со своим вторым 'я', сжавшимся в комок от ужаса, - тот поймет. Иной раз собственный страх победить сложнее, чем решиться на подъем в горы.
Резкий порыв ветра, когда я добралась до последней ступеньки, окончательно привел меня в чувство. Стремительный вихрь ударил в лицо, растрепав непослушные пряди по всей спине. А еще сарафан... Его длинная юбка взметнулась, раздулась парусом, и мне пришлось вцепиться в ее край, чтобы вернуть ткань, вообразившую себя птицей, на законное место.
Ярко-голубого цвета со сложным рисунком, мой сарафан выглядел слишком нарядным, совсем не подходящим для этого дня, для выписки из больницы. И даже для поездки на дачу. Я купила его около месяца назад, в преддверии лета представляя, как за свободным фасоном спрячу ото всех свой животик. По иронии судьбы, среди всего многообразия одежды, лежащей в моем шкафу, Дина выбрала именно его.