— Доброе утро, любимая, — я бы заткнула уши, если бы обращение Тимура к своей собеседнице не привело меня в состояние шока. Я боялась пошевелиться, чтобы Керимов, не дай Бог, не вспомнил о моем присутствии в своей машине. Или что бы меня не убил, когда вспомнит…
— Да, Ян, все в порядке. Еду на пары. Ты давно проснулась? …
— Так ты одна?! …
— Когда он уехал? …
— Надолго? …
— Ну, наконец-то! Так ты свободна? …
Я слышала подобный треп в исполнение Никита и Флейма уже много раз. Их сменяющиеся едва ли не каждую неделю подружки часто звонили именно в тот момент, когда друзья проводили время со мной.
Счастливиц называли «кисками», «зайками», «лапами», «малышами» или «малышками», «пусечками», «котятами» и «тигрицами». Редкие исключения слышали от парней — «дорогая». Дважды Ник влюблялся до беспамятства и уверял нас с Флеймом, что это навсегда. Обеих своих пассий в период этих сезонных обострений он с придыханием в голосе называл «хорошая моя».
Но «любимая»… любимая это сильно.
Для мужчины назвать девушку именно так, без позерства и пустой рисовки, это равносильно едва ли не предложению выйти замуж.
Все серьезно! Без шуток. Любовь-морковь. Эм… Я должна радоваться за Тимура?
Почему-то раньше, даже когда Ник вдохновенно рассказывал, как глубоко и навеки он влюбился в Катю-Марину, даже тогда мне не было настолько больно.
Слова же Тимура рождали в моем и без того зацикленном именно на нем мозгу самые жуткие мысли. Даже недоступный Никита был куда ближе ко мне, чем Керимов. Просто потому что, веди я себя по-другому, или встреться с ним при других обстоятельствах, где Ник не приучил бы себя видеть во мне друга, и мы с ним… попробовали бы что-нибудь замутить. Это ясно, как дважды два.
Но с Тимуром все совершенно не так. У меня никогда не было шансов. По слогам. Ни-ког-да.
И сейчас это тоже стало для меня очевидным.
Дело не в том, что его поведение меня бесит. Не правда. Или правда отчасти. Все куда хуже, пора признаться в этом себе. Все мои придирки и попытки устроить скандал — это единственный способ получить от Тимура толику его… света? Сделать что угодно, но быть рядом. Даже в качестве его персонального врага для оттачивания едких шуток.
Сколько раз Марр говорила, что я больна? Раз двести?
— Я смогу только часа через три. Пока доберусь по Мкаду. Будешь ждать? …
— Договорились. Я решу все дела и выезжаю. Не скучай. Люблю тебя. …
— Эй, с тобой все в порядке?
Голос Тимура почти не изменился. И пока парень не потряс меня за плечо, я не сразу поняла, что он обращается именно ко мне. Оказалось, что он уже положил трубку.
— Что с тобой? Что случилось?
— Ничего. Просто тошнит, — я соврала. Уставший мозг отказывался предлагать варианты ответов.
Керимов чертыхнулся, резко вывернул руль и через несколько мгновений мы припарковались у какой-то остановки.
Я ждала только этого, чтобы выбраться из машины. Несколько глотков свежего воздуха, и все будет в порядке. Но Тимур, конечно, думал иначе. Я напугала его своим «тошнит».
— Что-нибудь болит? Голова кружится?
— Нет, нет… Все нормально уже. Мне лучше.
Я вскинула голову, улыбнулась.
— Правда лучше.
— Ты что-нибудь ела утром?
— Забей. Меня, наверное, укачало.
— Не фиг пить кофе на пустой желудок.
Керимов пытался проявить элементарную заботу. Но выглядел при этом мрачнее тучи. Уже дважды за эти несколько минут нашего короткого разговора, он покосился на часы.
— Я позавтракаю в универе. Не страшно.
— Да… зайди сразу в буфет. Ну что, тогда едем?
Я вернулась в машину, уняв дрожь в пальцах.
В конце концов, я же пережила новость о том, что Деда Мороз не существует. Если представить Керимова Дедом Морозом, может быть, легче заставить себя не переживать о том, что его нет? Для меня?
— Ксюш… я… — Керимов замялся, начав говорить со мной только через пару минут. До этого он был погружен в свои мысли, и вся та же ясная улыбка озаряла его лицо. — Ты можешь меня прикрыть?
— Что?
— Я… мне надо уехать на несколько дней. Меня ждут в другом месте.
Я в изумлении уставилась на Тима.
— Ты…
— Я уезжаю в Москву. И я хочу, чтобы… нет, стой. Я прошу, пожалуйста, Ксюш, прикрой меня.
— Прикры… Как ты себе это представляешь?
— Моя мать может тебе позвонить. Спросить что-нибудь обо мне.
— И? И что мне нужно ответить?
Тимур помолчал, отвлекаясь на перестроение из ряда в ряд. А после выдохнул, будто перед прыжком в воду.
— Ты сможешь сказать, что… Что я с тобой?
Слова для ответа нашлись далеко не сразу.
— Что значит «со мной»?
— Ты можешь сказать, что я живу у тебя?
Несколько минут назад я думала, что мне плохо? О, нет… Сейчас становилось куда хуже.
— То есть ты…
— То есть мы решили пожить немного вместе. Я могу просить тебя об этом?
Он говорил что-то еще. Объяснял, что именно отвечать матери, чтобы она не приставала с расспросами. Главное, заставить ее поверить. А остальное Тимур обещал взять на себя.
Просто соврать? Солгать Марии Керимовой о том, что ее сын ненадолго переехал ко мне?
Нет, это решение вовсе не было легким.
Но через несколько дней, рассказывая о нем Марине, я знала, что поступаю верно. У меня нет сил сделать Тимура счастливым, но ведь…
Я могу немного ему помочь?
Никитина после этих слова вновь назвала меня дурой.
Оставшиеся до выходных три дня пролетели буднично и серо.
В среду Керимов высадил меня у крыльца универа, искренне поблагодарил и, не дожидаясь, пока я отойду от машины подальше, резво стартовал с места. С тех пор от него не было никаких вестей.
Весь четверг я маялась ожиданием, вздрагивая от каждого звонка. И думала, что вот-вот со мной захочет пообщаться мать Тимура. Но время плавно добралось к полуночи, а Мария так и не позвонила мне. Телефон молчал.
Я обрадовалась этому факту. Какая разница, что наговорил матери Керимов? Мне не придется врать, и это существенный плюс. А все остальное — неважно. Неважно, даже если просьба Тимура — всего лишь попытка приготовить для себя запасной вариант…
В пятницу я снова заглянула к врачу, выслушала оптимистичные прогнозы и забрала рецепты. По заверениям Елены я шла на поправку.
В универе тоже все было… тихо. Без Керимова (ведь это его прерогатива) меня никто не трогал. Князев, как и Тимур, на занятиях не появлялся. Я могла расслабиться, тем более, кроме него, как выяснилось, я больше никому не могла быть интересна. Мою бледную персону обходили стороной. Я превратилась в среднестатистическую серую мышь. Ни больше — ни меньше. Одна из скольких-то там тысяч. И даже Заречная не лезла ко мне. Впрочем, после нашей спонтанной «размолвки», Мари, вряд ли, хотела унижаться еще сильней.
Кроме Заречной я, кстати сказать, больше никого не бесила. Все остальные, считали меня временным развлечением Его Высочества. Золотого мальчика потянуло на «аборигенку». Экзотика, блин. В обсуждениях нашей группы вконтакте эта новость преподносилась именно в этом ключе.
Но даже такая интерпретация наших несуществующих отношений с Тимуром больше меня не волновала. Я чувствовала себя элементом сложного уравнения, вынесенным за скобки. Жизнь универа и собственной группы текла в стороне от меня. А я жила сама по себе, погрузившись в дела Флейма и Ника. Друзья паковали вещи, разбирали завалы в квартире и готовились к переезду. Все вечера я проводила у них в гостях.
А в пятницу далеко за полночь мой мобильник ожил:
— Кси, я в городе. Буду через двадцать минут!
— Ты не могла приехать пораньше? — я проворчала, делая вид, что обиделась на подругу. — Я жду тебя с девяти! Ты во сколько мне написала, что выходишь из дома?!