Я теряюсь. Больше сказать, в общем-то, нечего, поскольку с ним не происходит ничего очевидно «не такого».
— О’кей, — говорит доктор. Она начинает задавать нам стандартные вопросы: проведенные по графику прививки, последние перенесенные заболевания; потом обследует его маленькое крепкое тело. Морган игнорирует ее, занятый пуговицей на моей рубашке. Доктор проделывает обычные врачебные манипуляции, и Морган с силой выдергивает ушной зонд, как сделал бы всякий чувствительный ребенок.
— Хорошо слышит? — спрашивает доктор.
— Слышит, когда я разворачиваю на другом конце дома упаковку с чем-нибудь вкусненьким.
— Хм… — она опускает свои записи. — Не обследовали его на предмет задержки развития?
— Что-что? — мы с Дженнифер удивленно смотрим на нее.
— Ваш ребенок ни слова не сказал за последние пять минут. Потом, — доктор отступает на несколько шагов назад, к двери, — он даже не взглянул, когда я вошла, когда я назвала его по имени. Когда потрясла игрушкой.
Она снова дребезжит довольно невыразительной погремушкой.
— Да он очень послушный ребенок, — объясняю я. — Ему до вас просто нет дела. Что в этом такого?
— Морган, — говорит доктор, — хочешь наклейку?
Несколько секунд она держит перед ним мрачную маленькую картинку с плюшевым медведем, затем отступает.
— Даже не взглянул.
Я тоже не стал бы на это смотреть.
— Ну да, он такой, — говорит Дженнифер. — Если он на чем-то сосредоточился, то вы что угодно можете держать в руках и кто угодно может в комнату войти. Он взаимодействует, но только когда ему нравится.
— Это нетипично для его возраста, — настаивает доктор. — Да и с вами-то он не использует речь тоже.
— Он говорит… Ну, как сказать, он зачарован языком. В годик выучил алфавит.
— Неужели?
— Да-да. Сейчас слова читает, фразы.
Дженнифер достает доску для набросков, которую Морган заставляет нас повсюду брать с собой.
— Глядите, — Дженнифер обращается и к врачу, и к Моргану. Рисует на доске гроздь круглых плодов с веточкой и подписывает: «ВИНОГРАД».
— Винаглад! — вопит Морган.
Затем Дженнифер пишет: «АЛМАЗ». Она еще не успевает нарисовать картинку…
— Авмаз!
Я поворачиваюсь к доктору:
— Еще он умеет считать до двадцати.
— И это тоже необычно для двухлетки.
Морган настойчиво тянет мамин палец снова к доске. На этот раз она пишет на ней цифры.
— Он и в обратном порядке умеет считать, — с надеждой в голосе говорит Дженнифер, и я с энтузиазмом киваю, отчаянно ища хотя бы тень одобрения на докторском лице.
Но одобрения нет.
— Ему больше нравятся написанные слова, чем устная речь?
— Да. В смысле, говорить он может. Но предпочитает этого не делать. Он не просит словами, когда ему что-то нужно. Мы стараемся ему подсказывать, но он все равно не делает по-нашему. И при этом повторяет песенки или то, что прочитал в книжках.
— Не применяя это для взаимодействия.
— Ну…
— Тли плюс два…. давно…. пять! — вдруг триумфально объявляет Морган.
— Точно! — я ерошу ему волосы и снова поворачиваюсь к врачихе. — Он и с компьютером может управиться, сам включить.
— А на ваши инструкции при этом не реагирует?
Он считает. Умеет читать.
— А отвечает ли Морган…
— Нет, нет. Пожалуй, нет.
— Хм…
И она снова что-то записывает у себя.
— Он понимает нас, — добавляет Дженнифер. — Мы понимаем его.
— При этом он не социализируется, не пользуется вербальной речью.
— Он и играет с нами, — объясняю я. — Он вообще счастливый ребенок. И умница.
Врач убирает свою авторучку.
— Я полагаю, — говорит она, — вам стоит подумать об обследовании на задержку развития. Возможно когнитивное нарушение.
В результате я чувствую головную боль. Поворачиваюсь к сыну, счастливо проигнорировавшему весь разговор. Он снова увлеченно теребит черный витой шнур от лампы: щелк, щелк, щелк.
К нашему возвращению домой Морган задремал, и я заношу его на руках в комнату прямо в детском автокресле. Мы с Дженнифер, тяжело опустившись на кушетку, смотрим на спящего ребенка. Выглядит он вполне довольным, и при этом… Как это так получилось, что час назад мы уехали из дома со здоровым ребенком, а вернулись — с больным?
— И что теперь? — вздыхаю я.
— Не знаю.
Все стало теперь неожиданно другим: а вот то, как он спит, это ненормально? Смешной звук, который он издает, когда доволен чем-то? Тот факт, что мы не можем добиться от него называния своего имени, и при этом он любит повторять слова за нами? А еще… да нет же, черт возьми, у него нет никаких отклонений. Мы бы заметили. У него… у нас — у нас все было в порядке до сегодняшнего дня.