Коту шел тридцать девятый год, и Франц только диву давался, что с живыми существами творит генетика. Ученые подарили Фердинанду возможность прожить жизнь практически идентичную человеческой, и Франц намерен был сделать все от него зависящее, чтобы «нелегал» и дальше портил ему кровь, когда они вернутся домой. За время, проведённое на станции, от его невесты в памяти осталось лишь полустертое имя, при слове «брат» сердце не двигалось с места. Родителей он помнил, раз в год вставляя в приёмник флешку с видеозаписью, на которой мама поздравляла его с Днём рождения и желала ему скорейшего возвращения. Она сидела в ее любимом кресле, напротив камина, а снимал, по-видимому, отец. Мама говорила, что он больше не сердится, и тоже ждет, когда Корпорация найдёт возможность его забрать. Она рассказывала, как ходила к какому-то начальству, и ей пообещали, что разберутся в сложившейся ситуации. Этому письму исполнилось тридцать четыре года.
Два года назад на станцию перестали прилетать даже автоматические челноки. Францу было все равно, ему даже не пришло в голову проверить запасы. У него не осталось каких-либо ожиданий. Он словно плыл по реке, где каждый день не отличается от предыдущего. Существование на станции скрашивал Фердинанд, и, если бы не его присутствие, смерть Франца мало чем бы отличалась от жизни. Иногда ему даже казалось, что это он живет ради кота, а не наоборот. Только с ним Франц чувствовал, что ещё не умер.
А Фердинанд ни в чём себе не отказывал и развлекался по полной. Иногда он хандрил, и прятаться приходилось уже человеку – кот бросался на него, стараясь вцепиться в топорщащуюся одежду. Однажды он сломал себе переднюю лапу, и Франц не спал две недели, выхаживая мохнатого бандита. В то время Фердинанд ковылял по станции на трех лапах следом за человеком и выл дурным голосом, если тому вздумалось опустить голову на подушку или любым другим способом обделять вниманием своего трехного покровителя.
Кот оказался любителем строгого распорядка: где бы Франц ни находился, Фердинанд неизменно заявлялся к нему и «требовал», чтобы хозяин уложил его спать или, если время шло к обеду, – как следует накормил. Работать без перерывов, по мнению кота, – дурной тон. Животное не стеснялось выказывать человеку свое мнение, Францу же, если он не хотел последствий, приходилось подчиняться – к тому же трудно работать, когда перед монитором кто-нибудь развалился и ловит когтями пальцы на клавиатуре.
Однажды же он налакался какой-то химии, и Франц взвыл сам – кот еле-еле шевелился и хрипел, выкатывая глаза. Как пушистый экспериментатор выжил, ведомо одному богу, но Франц поймал себя на мысли, что молился все время, пока тот находился между жизнью и смертью.
И вот сейчас этот проказник опять потерялся. Франц ходил по станции и тряс миской с кормом, но кот не показывался, хотя раньше подобного «хитрого» хода оказывалось достаточно, чтобы выманить его из самых труднодоступных мест. Да, поесть Фердинанд любил и делал это со вкусом, растягивая удовольствие, строго придерживаясь правила, гласящего, что «еда усваивается лучше, когда за тобой наблюдают». Поэтому в обязанности Франца входил пункт о почтительном внимании к трапезе своего подопечного. Поставил миску – отойди, что ты, как маленький, но не вздумай уйти! Иногда человеку казалось, что учёные перестарались и дали животному слишком много мозгов, ну или вложили их не совсем туда, куда надо. И вот сейчас кот пропускал время трапезы, что с ним не случалось… да, в общем, Франц вообще по пальцам мог перечислить такие случаи. Даже сломанная лапа – не повод ходить голодным.
Франц обыскал пультовую, заглянул под обшивку в серверной, где Фердинанд любил греться под теплым потоком из воздуховода. Облазил столовую, даже зачем-то подвигал стулья, которых и было-то всего два. Даже заглянул в тренажёрный зал, который кот не любил по причине излишне резких звуков, – все без толку, пушистого сорванца нигде не было. Ни в гидропонном саду, ни в библиотеке, ни в спальном блоке, ни в прочих помещениях числом три – кот отсутствовал везде, где только можно было представить в самых бредовых мыслях. «Ну не улетел же он на планету», – подумал Франц – лететь в общем-то просто не на чем: станция на этапе разведки не комплектовалась транспортом, способным опускаться на поверхность, о чем сам робинзон частенько очень сильно жалел.