Конни Уиллис
ДАЖЕ У КОРОЛЕВЫ
Телефон зазвонил как раз в ту минуту, когда я наблюдала за тщетными попытками защиты закрыть дело.
– Универсальный звонок, – доложил мой заместитель Байш, подходя к аппарату. – Это, наверное, подзащитный. Из тюрьмы запрещено звонить с опознавательным кодом.
– Да нет, – сказала я. – Это моя мать.
– О-о! – Байш снял трубку. – А почему она не пользуется своим кодом?
– Знает, что я не хочу с ней разговаривать. Похоже, она проведала о том, что натворила Пердита.
– Твоя дочка? – спросил он, прижав трубку к груди. – Эта та, у которой малышка?
– Нет, та у Виолы. Пердита – моя младшенькая. Бестолковая.
– И что же она натворила?
– Вступила в кружок циклисток.
Байшу, похоже, это ни о чем не говорило, но у меня было не то настроение, чтобы просвещать его. А также беседовать с мамулей.
– Я знаю совершенно точно, что скажет мамочка. Она спросит, почему я ей не сообщила о поступке Пердиты, потом захочет узнать, какие меры я собираюсь принять, а я отвечу, что не могу сделать больше того, что уже сделала.
Байш был сбит с толку.
– Хочешь, я скажу ей, что ты в суде?
– Нет. Рано или поздно с ней все равно придется разговаривать. – И я взяла трубку.
– Привет, мама, – сказала я.
– Трейси, – трагическим голосом произнесла мамуля, – Пердита стала циклисткой.
– Знаю.
– Почему ты мне не сказала?!
– Я решила, что Пердита должна сама рассказать тебе об этом.
– Пердита! – Она фыркнула. – Она бы нипочем мне не сказала. Она знает, что я бы ей ответила. Полагаю, ты уже сообщила об этом Карен.
– Карен здесь нет. Она в Ираке.
Нет худа без добра. Спасибо Ираку, который из шкуры вон лезет, силясь доказать, что он – ответственный член мирового сообщества, а его пристрастие к самоуничтожению осталось в прошлом. Благодаря ему моя свекровь находилась в единственном на всей планете месте, где телефонная связь настолько плоха, что я могла сказать матери, будто пыталась дозвониться, но не сумела, и ей пришлось бы мне поверить.
Освобождение избавило нас от всевозможных бедствий вроде иракских Саддамов, но свекрови, увы, в их число не попали. Я была почти благодарна Пердите за то, что она так удачно выбрала время, – конечно, в те редкие минуты, когда мне не хотелось хорошенько ее отшлепать.
– А что Карен делает в Ираке? – поинтересовалась мамуля.
– Ведет переговоры с палестинцами.
– А тем временем ее внучка ломает себе жизнь, – гнула свое мамуля. – А Виоле ты сказала?
– Повторяю, мама. Я подумала, что Пердита должна всем вам сообщить о своем решении сама.
– Ну так знай, что этого не случилось. Сегодня утром одна из моих пациенток, Кэрол Чен, позвонила мне и говорит: дескать, ей известно, что я от нее скрываю. А я даже понятия не имела, о чем это она.
– А как об этом пронюхала Кэрол Чен?
– От своей дочки, которая чуть было не заделалась циклисткой в прошлом году. Вот ее семья сумела отговорить девчонку, – произнесла мамуля с упреком. – Кэрол была убеждена, что какая-то медицинская компания обнаружила некий ужасный побочный эффект амменерола и скрывает это. И все же я не понимаю, как ты могла держать меня в неведения, Трейси!
Я в этот миг думала, что не понимаю, почему не попросила Байша сказать, что я в суде.
– Повторяю, мама. Мне показалось, что Пердита сама должна ввести тебя в курс дела. В конце концов это ведь ее собственное решение.
– Ох, _Трейси_! – воскликнула мамуля. – Неужели ты и в самом деле так считаешь?
Давным-давно, когда подул первый вольный ветерок Освобождения, я лелеяла надежду, что теперь-то все изменится, придет конец неравенству и засилью матриархата и мир избавится от тех лишенных чувства юмора особ, которые заливаются краской, слыша слово «сучка».
Конечно, ничего этого не произошло. Мужчины по-прежнему зарабатывают больше, слова-паразиты благоденствуют в цветнике родной речи, а моя мать по-прежнему произносит «Ох, _Трейси_!» таким тоном, что я начинаю чувствовать себя сопливой девчонкой.
– «Ее решение»! – передразнила мамуля. – Ты хочешь сказать, что собираешься безучастно взирать, как твоя дочь совершает главную ошибку всей своей жизни?
– А что я могу сделать? Пердите двадцать два года, и ей не откажешь в здравом смысле.
– Будь у нее хоть капля здравого смысла, она бы так не поступила. Неужели ты не пыталась ее отговорить?
– Конечно, пыталась.
– Ну и?
– И я не преуспела. Она твердо решила стать циклисткой.
– Нет, мы должны что-то сделать! Наложить судебный запрет, или подрядить депрограмматора, или устроить циклисткам промывание мозгов. Ведь ты судья, и ты можешь откопать какой-нибудь закон…
– Законом провозглашена независимость личности. А поскольку именно закон сделал возможным Освобождение, его вряд ли удастся обратить против Пердиты. Ее выбор отвечает всем критериям Определения Независимой Личности: это личное решение, принятое независимым взрослым человеком, которое не задевает никого…
– А как насчет моей практики? Кэрол Чен утверждает, что шунты вызывают рак.
– Медицинская наука вообще склонна считать любую болезнь результатом каких-то внешних воздействий. Вроде пассивного курения. Здесь этот номер не пройдет. Мама, нравится нам или нет, у Пердиты есть полное право поступить по-своему, а у нас нет никаких оснований вмешиваться. Свободное общество возможно лишь тогда, когда мы уважаем чужое мнение и не лезем не в свое дело. Мы должны признать право Пердиты на собственное решение.
Все это было правдой. Жаль только, что я не смогла сказать все это Пердите, когда она мне позвонила. Я только брякнула в точности мамочкиным тоном: «Ох, _Пердита_!»
– Во всем виновата ты, – заявила мать. – Я ведь _говорила_ тебе, что нельзя позволять ей делать на шунте эту татуировку. И не рассказывай мне сказки о свободном обществе. Что в нем хорошего, если оно позволяет моей внучке разрушать свою жизнь? – И она бросила трубку.
Я вернула телефон Байшу.
– Мне страшно понравилось, когда ты толковала об уважении права своей дочери на самостоятельное решение, – заметил мой помощник, подавая мантию. – И насчет того, чтобы не вмешиваться в ее личные дела.
– Я хочу, чтобы ты нашел мне прецеденты депрограммирования, – отозвалась я, всовывая руки в рукава. – И посмотри, не обвинялись ли циклистки в каких-нибудь нарушениях свободы выбора – промывании мозгов, запугивании, принуждении…
Раздался звонок, и вновь универсальный.
– Алло, кто говорит? – на всякий случай спросил Байш. Неожиданно его голос смягчился. – Минутку. – И он зажал ладонью трубку. – Это твоя дочь Виола.
Я взяла трубку:
– Привет, Виола.
– Я только что говорила с бабушкой, – доложила моя дочурка. – Ты просто не поверишь, что на сей раз выкинула Пердита. Она примазалась к циклисткам.
– Знаю.
– Ты _знаешь_? И ты мне ничего не сказала? Просто не верится. Ты никогда мне ничего не говоришь.
– Я решила, что Пердита должна сама поставить тебя в известность, – устало сказала я.
– Ты что, смеешься? Да она тоже все от меня скрывает. В тот раз, когда ей взбрело на ум имплантировать себе эти ужасные брови, она молчала об этом три недели. А когда сделала лазерную татуировку, вообще ничего не сказала. Мне сообщила об этом _Твидж_! Ты должна была позвонить мне. А бабушке Карен ты сказала?
– Она в Багдаде, – мстительно произнесла я.
– Знаю. Я ей звонила.
– Ох, Виола, ну как ты могла!
– В отличие от тебя, мамочка, я считаю, что должна говорить членам нашей семьи о том, что их касается.
– И что же она? – У меня перехватило дыхание.
– Я не смогла дозвониться. Там ужасная связь. Мне попался какой-то тип, который совершенно не понимал английского. Я повесила трубку и попробовала еще раз, и мне сказали, что весь этот город отключен.
Слава Богу, подумала я, тихонько переводя дух. Слава Богу, слава Богу.
– Бабушка Карен имеет право знать, мама. Подумай только, как это может подействовать на Твидж. Ведь она считает Пердиту образцом для подражания. Когда Пердита имплантировала эти ужасные брови, Твидж налепила себе на лоб пару клепучек, и я еле-еле их потом отодрала. А что, если Твидж тоже вздумает податься в циклистки?