Общеевропейская война, успешная для британцев, возможна, писал далее Вандам лишь «при непременном участии России и при том условии, если последняя возложит на себя, по меньшей мере, три четверти всей тяжести войны на суше». Иными словами, решающую роль в англо-германской борьбе должна была сыграть Россия, причём на стороне Англии, а не Германии. Почему?
Начать с того, что кроме британско-германских, существовали русско-германские противоречия, прежде всего экономические; Россия была нужна Германии как источник сырья и рынок сбыта; наконец, как пространство. Но дело не только в них.
Если Великобритания опасалась Германии, то Германию всё больше охватывал страх перед Россией. 7 июля 1914 г. канцлер Бетман-Гольвег писал: «Будущее за Россией, она растёт и растёт и надвигается на нас как кошмар». Немецкая правительственная комиссия, посетившая Россию во время столыпинских реформ, пришла к выводу: после их окончания, через десяток лет война с Россией будет непосильна, а ещё через десяток лет по промышленному и демографическому потенциалу Россия обойдёт крупнейшие европейские державы вместе взятые.
Я полагаю, что это завышенная и слишком оптимистичная оценка как сама по себе, так и по абстрагированию экономики и демографии от социальной и политической структур. Последние в России начала XX в. имели не так много шансов (а с учётом международной ситуации совсем мало) эволюционно выдержать тот «экономический прогресс», усиление которого предсказывали в Европе. Хрупкая социальная структура с трудом выдерживала экономический «прогресс» с его диспропорциями. Однако в любом случае в Германии нарастал страх перед Россией. Там в начале 1910-х гг. понимали: если воевать с Россией, то сейчас, ибо с каждым годом Россия становится сильнее, и через 5-10 лет с этим колоссом не поспоришь. (Подчёркиваю, это вовсе не означало неизбежности немецкого нападения на Россию.)
Те, кто считает, что Россию и Германию в 1914 г. стравили, правы. Однако не надо забывать, что между странами, где правили «Вилли» и «Ники», существовали экономические и (опосредованно) политические противоречия — иначе стравить не получилось бы. Другое дело, что эти противоречия не были фатальными, они были намного менее острыми, чем англо-германские и франко-германские, но их можно было использовать, особенно с учётом вовлеченности России и главного союзника Германии — Австро-Венгрии в балканские дела. Уверен: даже если бы Россия и Германия оказались в союзе, рано или поздно между ними развернулась бы борьба, как это произошло в 1941 г. после почти двух лет «дружбы». Континентальной и транс(гипер)континентальной, каковой была Россия, державам договориться практически невозможно, мечта Хаусхофера о «континентальном блоке» — увы — едва ли осуществима. По крайней мере, до сегодняшнего дня. И всё же, повторю вместе с британским историком А.Дж. П. Тэйлором: противоречия между Великобританией и Германией были намного более острыми, чем русско-немецкие. Россия не была гегемоном капсистемы, на трон которого претендовала Германия, а Великобритания была. Россия не была претендентом на роль гегемона капсистемы, а Германия была. При таком раскладе с какой стати России поддерживать гадившую ей весь XIX век «англичанку» — своего главного врага? Стать простая, называется — «экономика».
Некоторые экономические противоречия с Германией, возникшие в 1890-е гг., заставили Россию пойти на политическое и экономическое сближение с Францией, чей финансовый капитал пошёл в Россию. (Другой вопрос, кто заставил Францию пойти на сближение с Россией — об этом ниже.) В результате к 1914 г. Россия оказалась экономически, а следовательно и внешнеполитически пристёгнута и к Франции, тесно связанной с Великобританией, и к этой последней, т. е. с «экономикополитическим концерном Антантой» (А. Богданов), возникла жёсткая экономическая зависимость от противников Германии. Об активности и силе позиций в российской верхушке британской агентуры влияния я уже не говорю.