Уровень высшего командного состава «в общей своей массе стоял на должной высоте только в германской и французской армиях», — пишет А.М. Зайончковский. В целом, однако, преимущество было на стороне немцев, поскольку они играли главную роль и контролировали австро-венгров, а вот союзники по Антанте плохо координировали свои действия, уровень общего руководства был низким, их единое командование было создано лишь под самый конец войны.
Весьма интересен вопрос о пространстве. Трагическое неудобство расположения Германии в Европе заключалось в том, что в борьбе за власть в этой части света она была обречена на войну на два фронта. Это заставляло распылять силы и усиливало позиции противника. Однако every acquisition is a loss and every loss is an acquisition: Германия в то же время разделяла своих противников, не позволяя им объединяться. Кроме того, отмечает С. Переслегин, высокая связность (железные дороги) Германии и Австро-Венгрии позволяла Германии легко и своевременно перебрасывать силы с фронта на фронт и таким образом компенсировать и «двуфронтовость» и численное превосходство противника своим преимуществом в быстроте мобилизации и развёртывания. Это совершенно справедливое замечание, но связность сама по себе не устраняет проблему сжатости, пространственного стеснения. А как заметил Зигберт Тарраш, анализируя на примере одной из партий Капабланка-Маршалл стратегию шахматной партии, «всякое же стеснённое положение уже носит в себе зародыш гибели».
Нет, недаром Lebensraum было мечтой и ночным кошмаром немецких политиков: когда нет пространства, которое можно защищать, борьба оказывается бессмысленной даже при наличии сил. Впрочем, это скорее ситуация 1945 г. В 1918 г. немцы на свою территорию противника не пустили. Но Тарраш прав — и не только для шахмат, но также для войны и жизни в целом.
В отличие от немецкого пространства — ограниченного (таким же было и французское), пространство англичан и русских было практически неограниченным. Однако принципиально различное качество этого пространства — море в первом случае и суша во втором — делали его уязвимым в разной степени. Удачная морская или подводная война могла свести морской пространственный потенциал на нет, чего немцы в значительной степени и добились с помощью подводной войны, поставив весной 1917 г. Британию на грань катастрофы. А вот огромное сухопутное пространство отсечь или покорить намного сложнее, особенно если мало дорог и они плохого качества. Будучи выгодным для его владельца в случае оборонительной войны и отступления, такого рода пространство — большой минус во время мобилизации и развёртывания армий, а также в случае наступления. Рано или поздно целый ряд проблем, в том числе плеча подвоза, резко осложняет, если не блокирует любые серьёзные попытки как следует «раззудить плечо», и наступление выдыхается, а численное преимущество сводится на нет. Плохо оно и для снабжения.
С учётом того, как конкретно развивались события на восточном фронте, русский Lebensraum спас в 1915 г. русскую армию от разгрома (правда, в 1917 г. она сама развалилась, а точнее — была развалена, но это другой вопрос). Кроме того, благодаря «массе пространства» много осталось и большевикам для «торговли» с немцами в Брест-Литовске и обмена на столь необходимое им время. С другой стороны, тип плохо организованного, «дурацко-дорожного» русского пространства с самого начала подсекал Россию, делая её армию инвалидом. Германия, пишет А.М. Зайончковский, несмотря на окружение на суше и морскую блокаду, страдала и тем не менее «справилась с этим делом при помощи своей твёрдой организации и сохранения сообщения с Малой Азией через Балканы. Но Россия, с малоразвитой индустрией, с плохой администрацией, отрезанная от своих союзников, с громадным пространством своей территории при слабо развитой сети рельсовых путей, начала справляться с этим недостатком только к концу войны». Чтобы воевать в таких условиях, надо было постоянно перенапрягаться, психологически нагружая и перегружая такой человеческий материал, который не был приучен к социальной дисциплине «профессионального общества» и по отношению к которому у царской власти не было таких репрессивных структур, какие были, например, в сталинском СССР.